позже, а лучше бы и совсем остаться дома. Или хотя бы ехать без трещотки. А нет, едет и трещит на всю Норушку – смотрите, это я, Наташа Лунаева, еду. Как назло, трещотку он сам сделал для неё, из гусиного горла. Хорошая получилась, громкая. Всем слышно.
Урюк ее тоже услышал. Повернул башку, а затем развернулся и сам, развернулся и потрусил к калитке.
Где-то под ложечкой засосало и сердце остановилось. А делать нечего. Назвался груздем, полезай в пузо.
Он шагнул к калитке, шажком маленьким, робким. Второй вышел побольше, а третий – совсем хорошим.
– Куда? – крикнул Петька, но отвечать некогда. Куда, куда, в магазин по дрова! Калитку прихлопнуть, а то ведь порвет Урюк Наташку.
Секунды тянулись, как сосновая смолка, терпкие, вяжущие. А ведь могу и не успеть. Санька побежал действительно быстро – но у самой калитки наткнулся на спину.
– Пусти, – пробормотал он.
– Гостю первое место, – ответил Корнейка и шагнул во двор.
Ну, всё. Не было даже сил закрыть глаза. Урюк огромными прыжками приближался к калитке. Три прыжка. Два. Один…
– Привет, привет, друг человека, – голос Корнейки, спокойный, укоризненный, для Урюка оказался крепче цепи. Пес остановился в пяди от Корнейки. За забором ахнула и замолчала крикливая соседка. Петька-Пирог, что вдруг оказался рядом, схватил за руку.
– Шалишь, брат? Скучно? Ты большой, взрослый, делом займись.
Пес понуро опустил голову, кончик хвоста едва вилял.
– Цепь, конечно, нехороша. Так ведь вон ты какой! Боязно.
Урюк тявкнул. Не громко, не басовито, как прежде, а робко, даже заискивающе.
– Ты, конечно, отчасти и прав. В самом деле, где это видано – метлой.
– Эй, паренек! Ты его того… подержи, а? Или вот веревка под лестницей, ты его веревкой за ошейник, и к дереву, – Малков пытался говорить уверенно, но чувствовалось – он растерян и даже напуган.
– Зачем же – веревкой? Он этого не любит.
– Да кто его спрашивает! Перебаловал я его, вот и дурит. Ничего, шелковым станешь, и не таких обламывали! – хозяин слез с крыши, но к собаке идти не торопился. – Я его, понимаешь, в питомнике брал, денег отвалил немеряно, а он…
– Он на взводе.
– Чего?
– На взводе. В другой раз не лаять будет, а сразу рвать начнет.
– Это меня? Хозяина?
– А он не знает, что вы хозяин. Думает, чужой.
– Не видел он чужих, дурья башка! Кормлю, пою…
– Одеваю, – тихонько добавил Петька-Пирог, но Малков не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.
– Ему этого мало.
– Что ж, песни петь прикажешь? Лезгинку танцевать? Сказки на ночь рассказывать?
– Сказки бы неплохо, – Корнейка опустил руку на голову Урюку. Тот прижмурил глаза и заворчал, но не зло, как прежде, а мирно, умильно.
– Кто бы мне сказку рассказал, – вздохнул Малков. – А ты, я вижу, по собакам спец. Сечёшь.
Корнейка промолчал.
– У тебя что, много собак было? Или отец… как это называют – дрессировщик, проводник? Во, кинолог?
– Что-то вроде.
– У меня, понимаешь, это первая собака. С детства мечтал, ещё моложе тебя был. То одно мешало, то другое. А тут предлагают, возьми мол кобеля, задешево отдам (Малков либо позабыл, что отвалил кучу денег, либо сделал поправку на инфляцию). Я и взял. Да как-то не ладится у нас. Я книгу купил, но там всё больше про щенков, и вообще, книжная мудрость дешевая… Ты бы его того… не поучил? «Сидеть», «место», «охраняй», и всё такое. Не думай, я не даром, заплачу… Если сможешь, конечно.
– Смогу, – согласился Корнейка.
– Вот и ладно. Пусть слушается, а я свою собаку не обижу. Всегда и косточку дам, и будку теплую на зиму обеспечу, и всё, что положено, не сомневайся.
– Я и не сомневаюсь, – вежливо ответил Корнейка. – Только этого мало.
– А… А что ещё?
– Ее любить нужно, собаку. И кошку.
– У меня нет кошки.
– Так заведите. И корову любить нужно, у вас их четыре.
– Пять, – поправил Малков, – одну я племяннице отдал, у неё скоро сын будет, или дочь, пусть молока попьет,
– Ей, поди, скучно без вас.
– Племяннице? Это вряд ли.
– Корове.
– Ну, не знаю…
– Она ведь живая, не вещь.
– Так и молоко Людке, племяннице, не помешает.
– Телку подарите. Или деньгами.
– Деньгами… Ты, паренек, того… Не путай. Деньги одно, родственники другое. Деньгами не откупишься. Ну, берёшься Урюка натаскать?
– Берусь. Но только…
– Что?
– Зовите его Джой.
– Эх… – Малков закрыл калитку и пошел в дом.
– Ой, мальчики, мальчики, чего это вы? – Наташка притормозила рядом. Вытащила из ушей затычки и с любопытством смотрела на Корнейку. – Как это он не боится?
– Брат мой. Двоюродный, – пояснил Санька. – Он Урюка… То есть Джоя взялся перевоспитывать.
– Как интересно… Я тоже хотела, да только побоялась.
– Урюка? – Петька нахально встрял в разговор. Где он прежде-то был?
– Нет. Малкова. У него глаза странные. То карие, то голубые.
– Такого не бывает, – авторитетно ответил Пирог. – Глаза – это тебе не платья-юбочки. Один раз надел – и всё, носи, пока не сносятся.
– А у Малкова бывает. Да ты не поймешь, – протянула Наташка. – А вот Санька…
– Я понимаю, – торопливо сказал Санька. – Состояние души…
– Рядом, Джой, – скомандовал Корнейка, и пес послушно встал у левой ноги.
– Он теперь что, с нами? – обиженный Петька сделал вид, что Наташки и вовсе нет рядом.
– С нами. А что?
– Нет, ничего. Хороший Урю… нет, Джой. Хорошая собака.
Пес вопросительно посмотрел на Корнейку. Тот подсказывать не стал, думай, друг, сам.
Джой вильнул хвостом – чуть-чуть.
– А Равиль вас ждет, – Наташка слезла с велосипеда. Давно пора.
– Чего нас ждать. Вот мы все, как на ладони, – Санька пытался успокоиться. Действительно, чего волновался? А сердце продолжало колотиться, глупое.
Равиль и слыхом не слыхивал о Санькином Несостоявшемся Подвиге. Причина простая – он чистил погреб. Старая, прошлогодняя картошка, ее ровесница капуста, свекла – всё жухлое, мягкое, проросшее. Нужно будет и наш почистить. Отцу-то некогда, на стройке от зари до зари. Летние зори дорогого стоят, когда есть работа. Всю зиму отец просидел дома. То есть это так говорится – дома, на самом деле мотался и по деревне, и по округе, не будет ли какого дела. За что только не брался, да ведь деревенские и сами всё умеют. Жили на то, что матери в школе давали, но какие учителю деньги платят…
Санька тряхнул головой. Чего это он о грустном, когда лето впереди?
– Ты думал, я один приду, а я целое войско привел, – Петька-Пирог рукою показал на войско. – Корнейка с Урала, да Джой – он теперь Джой –
