уже само по себе являлось великой удачей. Во-первых, он родился. Во-вторых, слава богу, все надлежащие нормальному организму части тела были в наличии и на своих местах. И в-третьих, он все еще был жив. Все бы ничего, но к этому всему прилагалась одна проблема, Энди был достаточно горд. Итальянские гены не позволяли ему опуститься так низко, чтобы, очнувшись однажды, обнаружить себя на самом дне. Родовое наследство, генная память о достоинстве, бултыхалась в его крови, заставляя искать честного заработка, чтобы он все-таки мог оценивать себя как человека, а не как разложившуюся тварь. Это досталось ему от матери, как, впрочем, характер и внешность. Они долгое время скитались по разным углам, ели, что придется, потому как, эмигрантке, женщине с ребенком, без знания языка и востребованной специальности приходилось довольствоваться разве что низкооплачиваемой грязной работой. Мать часто и тихо плакала по ночам, но мальчишка не мог припомнить, чтобы она когда-либо проклинала свою судьбу. Лишения и усталость старили ее, но она все еще оставалась красивой. Во всяком случае, так считал Энди. Мальчик ходил в школу для бедных при церкви, проявляя незаурядное рвение к учебе. Он уже прекрасно говорил на двух языках, и к десяти годам сносно писал и на том, и на другом. «Посмотри на меня, — всякий раз говорила ему мать, — и исполнись нежеланием повторить мою судьбу. Стремись к лучшему и помни, что в твоих жилах течет гордая итальянская кровь». И Энди помнил. Всегда.
Прошло какое-то время, и их жизнь вдруг изменилась. Резко и навсегда. Мать вышла замуж. Отчим, человек грубый по натуре, какое-то время проявлял нежные чувства настолько, насколько мог их проявить, но после перестал даже стараться. Алкоголь изъел его характер и мозг, и он, возвращаясь из автомастерской, где работал жестянщиком, всякий раз словно нарочно начинал цепляться ко всему. Мать поначалу оправдывалась, а после уже смирилась, и лишь старалась увернуться от побоев. Она прогоняла мальчишку на улицу, желая спасти от незаслуженной кары, а когда отчим засыпал - звала обратно. Но одно утро Энди не сможет забыть никогда. Проснувшись, он повернулся, чтобы обнять спящую мать, и вдруг почувствовал, что она какая-то напряженная, твердая и холодная. Он уже не забудет, как звал ее, теребил, но она так и не откликнулась первый раз в жизни. Дальше он не помнил ничего, сбился в подсчете лет, потому, что все это время просто выживал.
В конце концов наступил день, когда негодование в крови взыграло настолько, что он понял, что терпеть больше не может. Понял и ушел из дома. Мыл посуду, тер стекла автомобилей на перекрестках, разносил газеты, но каждый раз наступал вечер, затем ночь, а вместе с ней и понимание, что идти некуда. Он сторонился уличных бродяг, видя, как нищета и пьянство пожирают людей, обезображивая то последнее, что в них еще оставалось.
Скитаясь по ночным улицам в поисках убежища для ночлега, Энди наконец нашел свой уголок. Он поселился под мостом. Новый «дом» казался ему идеальным. Если забраться по металлическим конструкциям под самое дорожное полотно, можно попасть в крошечный закуток и даже согреться в холод, заслонив картонкой лаз.
Так вот, вернемся к тому, на чем и остановились. Не спалось. Энди шел по мосту, втянув шею в плечи, словно мог этим согреться. Он в очередной раз задумался, что вода, хотя течение в реке довольно быстрое, все же пахла застоявшимся болотом. Энди не обратил бы внимания на машину, что прошуршала мимо, если бы она резко не затормозила метрах в ста от него. Останавливаться на мосту было запрещено, и юноше показалось странным, что водитель пренебрег этим правилом. Всматриваясь в темноту, Энди едва различал очертания темного автомобиля. Он не мог видеть, как водитель вышел из машины, и лишь услышал хлопок двери. Великая штука — интерес! Никогда не знаешь, чем закончится поход за желанием узнать что-то. Энди подошел ближе.
— Не стоит этого делать, — сказал он, прислоняясь спиной к ограждению и даже не глядя на мужчину, стоящего на парапете.
— Что делать? — от неожиданности и как-то глупо спросил тот.
— Если ты не сделал этого сразу, не стоит продолжать.
— Почему ты в этом так уверен?
Энди выудил из кармана помятую пачку сигарет. Закурил.
— Ты не принял решение, раз до сих пор стоишь здесь. Закуришь?
Он отвел руку в сторону, так и не повернувшись к незнакомцу.
— Не супер, конечно, но курить можно, — продолжил парень, словно извиняясь.
Незнакомец молча продолжал взирать на мальчишку свысока. Энди повернулся, опершись локтем об ограждение.
— Зря отказываешься. Все хотят покурить перед смертью, и, мне кажется, без разницы, что именно.
— Без разницы, — согласился мужчина.
— Слезай тогда.
— Слушай. Отвалил бы ты.
— У тебя проблемы с тем, что я здесь торчу? У меня - никаких. Я здесь живу, так что извини. Я дома. Я только что перемыл кучу посуды за такими как ты, устал как собака, хочу спать и есть, и не моя вина, что тебе приспичило убиться.
Незнакомец достал из кармана сигареты. Благородный дым пронизал остывший воздух.
— Дорогие сигареты, — вслух отметил Энди. — Интересно, что именно должно случиться, чтобы человек решил отказаться от всего, предпочтя всплыть разбухшим трупом через пару дней?
— Тебе не все равно?
— Все равно, просто любопытно. Дорогие сигареты, дорогие ботинки, хорошие часы, шикарный автомобиль… Неужели, все так плохо? У меня нет ничего, кроме жизни…
— Держи, — незнакомец резко сдернул часы и швырнул парню. — Мне все равно уже не надо, а тебе пригодится. И сигареты возьми.
Утро ежилось в предрассветной сырости, словно кто-то нерешительно тронул его, боясь разбудить. Вдалеке взвизгнула сирена. Видимо, полицейский патруль обнаружил на мосту нарушителя. Незнакомец резко обернулся, словно хотел понять, сколько у него времени, пошатнулся и полетел с моста. Как-то вдруг. Неожиданно.
— Мать вашу! — крикнул Энди, сбросил куртку и, легко вскочив на парапет, прыгнул следом.
Зачем прыгнул? Да хрен его знает. Просто прыгнул и все. Вода ледяная, мутная и воняет болотом. Черт! Все бы ничего, но черт! Черт! Черт! Где же он?! Кроссовки впитали воду. Мешают. Тянут. Ладонь парня коснулась куртки. Кожа мягкая, размокшая, скользкая. Он что было сил рванул на себя утопленника, выдернув из-под воды, и поплыл. Как ломит кости! Только бы не свело ноги! Обессиленный и дрожащий так, что ребра почти бились друг об друга, Энди распластался на твердом мокром песке. Незнакомец навалился на него всем весом бесчувственного обмякшего тела, но сил выбраться из-под него у юноши уже не было. Зубы отбивали барабанную дробь, заглушая стук сердца. Уже проваливаясь в ватную пустоту, Энди едва различил человеческие голоса. Ему на минуту показалось, что кто-то трясет его с таким ожесточением, точно старается вытряхнуть душу. Она безвольно бултыхалась внутри цепенеющего тела, какая-то разбухшая, ослепшая и оглохшая. Он на мгновение всплыл оттого, что стало как-то легко дышать. Странное солнце мутно обозначилось над ним. Какое-то белое, отчего-то прямоугольное и совсем низко. Парень почувствовал, что согревается. Пальцы вновь обретали чувствительность, и Энди понял, что даже может шевелить ими. Чуть-чуть. Уютно покачивало и было хорошо. Карета скорой помощи неслась к госпиталю, а рядом широко улыбался уставший врач. Тянуло в сон. Приятные воспоминания детства, когда была постель, не было проблем, и было спокойно, окутали сознание и поплыли, увлекая за собой, словно аккуратно высасывали из тела тонкой струйкой через крошечную дырочку.
Рой открыл глаза и резко сел на кровати, словно тугая пружина толкнула его в спину. Он не сразу понял, кто он и где, лишь почувствовал, что мозг как-то странно повернут в черепной коробке. То ли кости сузились, то ли серое вещество распухло, но голова трещала. Он попробовал тряхануть ею, стало только хуже. Мозг бултыхнулся, почти выдавив наружу глаза, и Рой тут же решил закончить на этом эксперимент.
— Мистер Маккена?
Рой отметил, что голос медсестры скорее приятный, хотя в нем недоставало каких-то нежных нот. Еще не хватало мелодичности и налета кокетства, что ли.
— Мистер Маккена, — еще раз позвала женщина.
— То, что от него осталось - к вашим услугам, — едва шевеля языком, прохрипел Рой.
— Как вы себя чувствуете?
Рой подумал, что еще не успел себя почувствовать.
— Я столкнулся с поездом?
При чем здесь поезд, он и сам не знал, но ощущение столкновения не покидало.
