складки.
Я улыбаюсь дяде Орану.
– Я знала, что вы оцените, – говорю я.
– Я все замечаю, – отвечает он. – Как, например, и то, что у тебя на столе лежат все документы на покупку земельных участков для «Саут-Шор». Я говорил, что этим займется Джош.
– Я уже начала с ними работать, – нахмурившись, замечаю я. – Думаю, я могу и закончить.
Оран качает головой.
– Ты слишком много работаешь, Риона, – серьезно говорит он мне. – Ты молода. Ты должна развлекаться с друзьями и парнями, хотя бы иногда.
– У меня есть парень, – сообщаю я.
– Вот как? И где он?
– Примерно в пяти милях отсюда, – киваю я головой в сторону окна. – В больнице «Мерси».
– О, тот хирург? – дядя усмехается. – Вы еще вместе?
– Да, – смеюсь я в ответ. – А что не так с Дином?
– Ну… – вздыхает Оран. – Я не собирался ничего говорить, но я видел, как он давеча прислал тебе розы. Красные розы.
– И что?
– Он не слишком-то изобретателен, правда?
Я пожимаю плечами:
– Некоторые предпочитают классику.
– Некоторым просто лень напрягать фантазию.
– Какие же цветы стоит посылать дамам?
Оран ухмыляется:
– Я всегда посылаю виски. Отправь женщине бутылку односолодового «Буннахабхайна» сорокалетней выдержки… и она поймет, что твои намерения серьезны.
– Это не про нас, – сообщаю я дяде. – У нас ничего серьезного.
Оран заходит в мой кабинет и сгребает стопку папок с моего стола.
– Эй! – протестующе восклицаю я.
– Это для твоего же блага, – говорит Оран. – Иди домой. Надень красивое платье. Проведи хорошо вечер. Завтра утром этот ленивый говнюк Джош обнаружит документы на своем столе.
– Хорошо, – говорю я, только чтобы закрыть тему.
Я позволяю Орану унести папки, а затем смотрю, как он направляется к лифтам, перекинув через плечо кожаную сумку вместо портфеля. Но я не собираюсь уходить. У меня и без договоров купли-продажи еще миллион проектов, которые нужно изучить.
А это мое самое любимое время для работы над ними – когда все уходят и свет в коридоре становится приглушенным. В полной тишине и темноте офисного здания, когда единственным источником света являются огни большого города подо мной и никто и ничто не может меня потревожить.
Ну, почти никто.
Мой телефон, лежащий на столе экраном вниз, вибрирует. Перевернув, я вижу на нем имя Дина.
«Все в силе? Встречаемся в «Роузис»? Пропустим по бокальчику».
Я размышляю над его предложением. «Роузис» всего в паре кварталов отсюда, я могла бы заскочить на бокальчик по пути домой.
Но я устала, у меня болят плечи, а сегодня даже не было возможности размяться. Я думаю о бокале вина в шумном модном баре, сравнивая его с бокалом, который я могу принять, расслабившись в теплой ванне и слушая какой-нибудь подкаст вместо пересказа событий дня Дина.
И я знаю, что кажется мне более соблазнительным.
«Прости, – пишу я в ответ. – Буду работать допоздна, а потом сразу домой».
«Ладно, – отвечает Дин. – Поужинаем завтра?»
Я отвечаю не сразу.
«Конечно, – пишу я. – Завтра в 18:30».
Мы с Дином встречаемся три месяца. Он торакальный хирург – проводит операции на органах грудной полости. Он умный, успешный, красивый и хорош в постели – возможно, как и все хирурги: они знают все о теле человека и отменно владеют руками).
Я должна быть рада этой возможности. Должна предвкушать завтрашний ужин.
Но мне просто… все равно.
Дело не в Дине. Каждый раз я наступаю на одни и те же грабли: узнав кого-то получше, я начинаю подмечать все их недостатки – несоответствия в том, что они говорят, логические пробелы в их аргументации. Я бы хотела отключить эту функцию своего мозга, но не могу этого сделать.
Отец бы сказал, что я ожидаю от людей слишком многого.
«Никто не идеален, Риона. И меньше всего – мы сами».
Я это знаю.
Свои собственные недостатки я отмечаю лучше, чем чьи-либо еще. Я могу быть холодной и неприветливой. Упертой. Я быстро завожусь и долго остываю.
Хуже всего то, что меня легко вывести из себя. Например, если мужчина начинает повторяться.
Мы встречаемся всего ничего, а Дин уже трижды рассказывал мне о том, как ему кажется, что анестезиологи в его отделении вступили в заговор против него после того, как Дин отказался нанять одного из их друзей.
«Ох уж эти южноафриканцы, – жаловался он мне во время нашего последнего обеда. – Берешь на работу одного, и они уже хотят, чтобы ты нанял их свата и брата, и вот уже весь хирургический отдел кишмя кишит выходцами из ЮАР».
К тому же Дин, похоже, считает, что теперь, преодолев трехмесячный рубеж, он имеет право на бóльшую часть моего времени. Вместо того чтобы спрашивать о моих планах на вечер пятницы или субботы, он строит их сам, и мне приходится напоминать мужчине, что я занята работой или собираюсь на семейный ужин.
«Могла бы и пригласить меня поужинать с семьей», – как-то обиженно бросил мне Дин.
«Это не светский ужин, – ответила я. – Мы будем обсуждать вторую стадию застройки Саут-Шора».
Большинство наших семейных ужинов – деловые, так или иначе. Наши рабочие и личные связи настолько тесно переплетены, что я едва ли когда-нибудь видела своих отца, мать, братьев и сестер «вне работы».
От судьбы нашего бизнеса зависит судьба нашей семьи – так уж у ирландской мафии повелось.
Дин что-то знает о криминальных связях Гриффинов – сложно не знать, когда наша семья уже двести лет возглавляет ирландскую мафию в Чикаго.
Но он не понимает, что это значит на самом деле. Для Дина это какая-то занимательная семейная история, вроде того как люди рассказывают, что они потомки Генриха VIII. Он понятия не имеет, насколько велики масштабы организованной преступности в Чикаго.
В этом и проблема устройства моей личной жизни. Хочу ли я, чтобы мой парень пребывал в полном неведении относительно изнаночной стороны этого города и ничего не знал о том, какую важную роль играю я в защите интересов моей семьи? Или я хочу встречаться с кем-то «изнутри», кто работает на моего отца, сносит бошки и закапывает тела? С кровью под ногтями и пистолетом наготове?
На самом деле я не хочу ни того, ни другого.
И не только поэтому.
Я не верю в любовь.
Я не отрицаю ее существование – я видела, как она случалась с другими. Просто я не верю, что она когда-нибудь случится со мной.
Моя любовь к семье – как корни дуба, часть дерева, необходимая для жизни. Она всегда была, есть и будет.
Но любовь романтическая? Я никогда ее
