последние четыре года он постарел на тридцать лет. Он также один из лучших в нашем деле по перемещению товара в организации. Новые связи с семьей его жены очень помогают.
— Сможешь ли ты перевезти шесть тонн груза, которые придут на следующей неделе? У Михаила есть партия пистолетов, которая должна прибыть через три дня. Давайте убедимся, что они будут доставлены в целости и сохранности и их распределено достаточно, чтобы облегчить транспортировку кокса.
Михаил — мой старший сын. Он также самый надежный.
— Я позабочусь, чтобы все прошло гладко, босс. И мы будем готовы к увеличению объема перемещаемого товара в следующем месяце, — голос Петра Иванова глубокий и размеренный. — Когда, вы сказали, он возвращается? — седые брови едва заметно шевелятся в такт словам.
— Они все приедут домой на Рождество в этом году. Так что я планирую устроить грандиозный прием по этому поводу, как только дома будут построены, — давлю окурок от своей сигары в черной пепельнице, чтобы скрыть волнение при этой мысли.
— Вот почему ты носишь бороду как Санта Клаус? — глаза Иванова загораются, а усы подергиваются в дразнящей улыбке.
Остальные мужчины осторожно смеются. Они знают, что Иванов — единственный, кто может подшучивать надо мной, без последствий. Он заслужил это право.
Мои толстые пальцы впиваются в отросшую бороду. Она достаточно длинная, чтобы я мог просто зажать ее между пальцами и потянуть. Но до длины бороды Санта Клауса ей далеко.
— Черт бы побрал этого Санту. Моя борода не белая. Может быть, цвета соли с перцем.
Если мои мальчики привезут домой внуков, она может и побелеть. Не могу сдержать трепетное чувство в животе. Я бы хотел быть дедушкой. Наш мир темный, дети — одни из немногих огней в нем.
Наклоняясь вперед, я позволяю похотливой усмешке искривить губы.
— Может быть, я найду себе маленького горячего эльфа, который будет сидеть у меня на коленях.
Смех, наполняющий комнату, на этот раз искренний.
Чехов поднимает бокал с водкой в мою сторону, прежде чем выпить.
— Тогда это будет очень хорошее Рождество, босс, — улыбается он.
Она зажимает две маленькие красные таблетки между ухоженными ногтями и нетерпеливо указывает на меня.
— Не будь избалованной маленькой сучкой. Просто прими эти чертовы таблетки, чтоб мне не пришлось снова звать охрану, чтобы они держали тебя. — Светлана выставляет свое костлявое бедро под широкими белыми брюками и снова машет рукой.
— Нет, пожалуйста, не заставляй их делать это! — мой голос дрожит от воспоминания. Крепкие мужчины держали меня за руки, в то время как она закрывала мне нос и рот, пока я не проглочу.
Она не убирала руки, пока я не потеряла сознание.
Мурашки пробегают по телу, заставляя потянуться к этим ужасным таблеткам в протянутой руке с длинными ногтями.
Я ее чертовски ненавижу.
Она сделала меня наркоманкой. Дрожь в конечностях не прекращается, и я проглатываю таблетки всухую с привычной легкостью.
Это тот же самый обряд, который мы исполняем годами. Сейчас я почти рада туману. Мысль о том, что вскоре мне суждено выйти замуж за ее брата-монстра, заставляет чуть ли не выпрашивать всю банку сразу.
— А теперь иди приведи себя в порядок к ужину. Сделай что-нибудь с этим отвратительным рыжим гнездом на голове. Твоему отцу должно быть стыдно за то, что его рыжеволосая жена-шлюха передала тебе свои слабые гены, — она разворачивается на высоких каблуках и хлопает за собой дверью.
Слезы угрожают пролиться по щекам. Мама умерла почти шесть лет назад, а унизительные замечания Светланы до сих пор причиняют боль, как будто ее не стало вчера.
Рак не означает, что она была слабой. Она была самой сильной женщиной, которую знала.
Комок подкатывает к горлу, и я смотрю на часы. Всего несколько минут, чтобы почувствовать боль от ее потери, бушующую во мне, пока не наступит оцепенение.
Моя мачеха права. Я действительно похожа на свою мать. Наблюдая, как расческа распутывает длинные волосы медно-рыжего цвета, я встречаюсь в зеркале со своими собственными зелеными глазами. Глазами матери.
Иногда вижу узнавание на лице отца. Боль, которую он испытывает, когда смотрит на меня.
Если бы я только могла сохранить ежедневные дозы яда. Это уняло бы боль моего и его сердца.
Ужин проходит одинаково каждый вечер. Светлана сидит на одном конце длинного стола, отец — на другом, а я — посередине. Никто не разговаривает. Иногда она смеется над моими неуклюжими движениями, но мне все равно. Это из-за неё я такая.
Я откидываюсь на спинку стула и разминаю горошек в картофельном пюре, когда звонит телефон, нарушая гнетущую тишину.
— Николай. Да. Да. Я понимаю, скоро увидимся.
Я скучаю по глубокому тембру его голоса. Сколько времени прошло с тех пор, как отец в последний раз разговаривал со мной?
Совсем немного после того, как меня вынудили обручиться с братом его жены. У него не было права голоса, и теперь, похоже, он бросил меня на произвол судьбы.
Такова традиция в наших семьях. Никто не женится по любви, только ради власти.
Горошек на моей тарелке делает хмурую рожицу. Он передает мое настроение.
— Наталья! — имя в его устах звучит по-русски. Мне требуется минута, чтобы сквозь затуманенное сознание понять, что он обращается ко мне. С огромным усилием я поднимаю глаза на него. Его шея покраснела. Это означает, что он злится.
— Да? — я едва могу говорить. Сложно формулировать слова, когда мой язык кажется опухшим, а я под кайфом, чувствуя себя как потерянный воздушный шарик.
Насыщенный тон его голоса обволакивает меня. Так приятно слышать, как он говорит. Мой взгляд останавливается на его руке, машущей в моем направлении. Пальцы сжимаются в кулак, который бьет по столу, заставляя столовые приборы подпрыгнуть.
— Ты поняла, что я тебе сказал? — вена выступает на виске, а темные глаза сверкают, когда он смотрит на меня.
— Я… я прошу прощения. Что ты сказал?
Он задал мне вопрос? Я не помню.
Голос Светланы успокаивает его, прежде чем она отодвигается от стола.
Я знаю, что мне должно быть не все равно. Но мне все равно.
Теперь горошины образуют улыбающуюся рожицу. Если бы только каждый маленький зеленый шарик был одной из тех красных таблеток. Я брала бы их ложкой и запивала красным вином из отцовского бокала.
Теплая рука сжимает мое запястье и резко выворачивает руку назад, пока локоть не пронзает боль.
— Наталья! — глаза отца в нескольких сантиметрах от моих. Когда он успел подойти? — Тебе двадцать два
