немного его украшаю. У меня уже обустроена целая комната с книжками, кроватью и закусками. Мне здесь вполне комфортно.
Все принялись за вторую порцию лапши, а мама сделала вид, будто ее только что осенило, хотя, скорее всего, она ждала этого момента весь день.
– Дэнни, поделись хорошими новостями! – сказала она.
Тетя У выпрямилась.
– Ши а![11] Сегодня ведь…
Дэнни замер, и в его глазах промелькнуло отчаяние. Он закашлялся:
– Мам, давай не сейчас.
– Сейчас самое время! Мы, считай, одна большая семья.
Пару мгновений Дэнни смотрел на миску с лапшой застывшим взглядом. Потом на его лице расцвела сияющая улыбка – так быстро, что никто ничего не заметил.
– Меня взяли в Принстон. – Сверху на правой щеке у него появилась ямочка. Мне каждый раз казалось, что кто-то по ошибке разместил ее слишком высоко.
Все наперебой принялись его поздравлять, и тут прозвучал чей-то вопрос:
– А из Стэнфорда еще не ответили?
Дэнни покачал головой. Он по-прежнему улыбался, но вот ямочка куда-то исчезла. Мне почудилось, будто он вот-вот растворится в воздухе под напором всеобщего энтузиазма и радостных возгласов.
Я нахмурилась, глядя на брата. Что-то было не так. Он отказывался встречаться со мной глазами, хотя наверняка чувствовал, как я телепатически заваливаю его вопросами.
– У нас тоже есть хорошие новости, – объявила тетя У, глядя на Селесту. Та ответила ей взглядом, в котором явно читалось: «Помолчи, мам», – и слегка помотала головой. Но тетю У это не остановило.
– Селесту взяли на летнюю стажировку в Google! Обычно туда принимают только выпускников, но ей удалось пройти, хотя она в десятом классе.
Тетя У прямо-таки надулась от восторга. Мама лишилась дара речи и с улыбкой всплеснула руками. Она никогда так не сияла от гордости, глядя на меня. Только на Селесту.
– Мэй, ни нэ?[12] Чем ты займешься этим летом? – спросила тетя У.
До меня донесся аромат жасмина – Селеста подлила всем чай, не поднимая глаз, а свою чашку наполнила в последнюю очередь. Глядя на тетю У, я беспомощно ответила:
– Ну, я… Я пока не решила.
Это явно был неправильный ответ.
– Мэй прекрасно пишет, – как всегда, заступился за меня Дэнни и добавил с ухмылкой: – И отлично танцует брейк.
Я подавилась куском говядины, но Дэнни это ничуть не смутило. Он продолжил:
– Раньше она хотела выступать вместе с Jabbawockeez и все свободное время разучивала движения.
Он глянул на меня и быстро подмигнул. Я благодарно улыбнулась в ответ. Дэнни знал, что я терпеть не могу быть объектом чужого внимания. Не выношу, когда меня пристально разглядывают. Оценивают. В такие моменты мне кажется, что окружающие видят все мои изъяны. Я до того ненавижу это чувство, что в седьмом классе чуть не завалила английский, отказавшись выступить с презентацией перед классом. К счастью, мистер Джонсон разрешил мне сделать это в одиночестве после уроков. С тех пор я осмелела, но ненамного.
– Помню, как Дэнни занимался вместе с Мэй в ее комнате, – добавил отец и неуклюже подергал головой, изображая танцевальное движение.
– Боже, па, прекрати. Этот талант она явно унаследовала не от тебя, – сказал Дэнни. Папа шутливо толкнул его в плечо. Все рассмеялись, разговор повернул в другое русло.
Мама убрала со стола грязные миски и палочки. Она ни слова мне не сказала. Это было излишним. Я и так прекрасно видела бегемота, неодобрительно качающего головой.
Глава 2
После ужина папа залез на стремянку, чтобы заменить лампочки в прихожей. Он одержим лампочками. Если они продаются со скидкой, он обязательно берет одну-две коробки, а то и десяток. У нас в доме есть целый шкаф, целиком набитый лампочками разных форм и размеров. Светодиодные, флуоресцентные, галогенные, неоновые, компактные люминесцентные и простые лампы накаливания – у папы есть все. Он меняет лампочки в доме подобно тому, как нормальные люди смотрят любимые сериалы – по расписанию, а иногда и запоями. Клянусь, когда-нибудь он сделает в гостиной стену из лампочек.
Я ущипнула его за большой палец ноги и сказала, задрав голову:
– В доме страшная вонь, па. Ты даже перед приходом гостей ноги не помыл?
– Мытье для слабаков. Вонючие ноги – признак настоящего мужчины, – отозвался он. Я поморщилась и зажала нос. Наверняка папа специально меня поджидал, потому что заметил, что я расстроилась. Он всегда начинает менять лампочки рядом со мной, когда я хочу побыть одна.
– Ты закончил?
– Осталась только твоя комната, – жизнерадостно ответил он, слезая со стремянки. За последние годы он слегка располнел.
Я потыкала мягкую складочку у него на животе.
– Это классическая отцовская фигура, – сказал папа. – Твоя заслуга – и твоего брата.
– Лучше подушки и не придумаешь, – улыбнулась я.
– Ай-я. Не так уж сильно я потолстел. – Притворно обидевшись, он направился вверх по лестнице. В папиной походке есть что-то развязное, даже когда он ходит по дому в одних носках. Детство, проведенное на улицах Чайна-тауна, дает о себе знать. Папа любит сиу е, поздний ужин. Яичные тарталетки покупает только в пекарне «Голден Гейт» на Грант-авеню в Чайна-тауне. Всегда садится спиной к стене, чтобы видеть все выходы из помещения. Я спросила как-то раз, почему он так делает, но он сменил тему.
Когда я зашла к себе в комнату, он уже возился с освещением.
– Йем, передай вон ту лампочку, – сказал папа, стоя одной ногой на спинке кровати, другой – на книжной полке. «Йем» – это «Мэй» наоборот и одновременно слово «ем». Такие вот у папы шутки.
– Ты же менял ее на прошлой неделе.
– Это светодиодные лампочки, они энергосберегающие. И продавались со скидкой. Не волнуйся, старые я оставлю про запас. – Его нога чуть не соскользнула с края полки.
– Осторожней, па.
– Все нормально, – легкомысленно ответил он. Затем добавил вполголоса: – Как у тебя дела, Йем?
– М-м. – Я знала, что он просто хочет меня подбодрить, но не собиралась обсуждать наш ужин. И маму тоже.
Папа молча вкрутил лампочку в патрон. Потом сказал заговорщическим тоном:
– Помнишь, когда я менял эту лампочку в прошлый раз, ты рассказывала мне про мальчика в школе. Как там его зовут? Джон, Джо, Джейкоб…
– Джош.
– Точно, Джош. Тихий мальчик, играет в футбол. Сын важного венчурного инвестора. Видишь? Я все помню. Он пишет тебе смешные записки в классе.
– Да, складывает их в маленькие бумажные мячики.
– Скажи ему, что тебе нельзя ходить на свидания, пока не исполнится сорок пять.
– Свидания? Какие еще свидания? Это для стариков, па. В наше время люди просто ищут, с кем бы замутить. – Я сделала вид, будто не заметила, как папа обеспокоенно вскинул брови, и залезла на кровать, чтобы найти телефон. Он у меня вечно теряется где-то под одеялом или между стеной и матрасом. – Да и вообще, он меня не интересует. Мы просто друзья.
– Если он благоразумен, то пусть и дальше ограничивается записками. Ну вот и готово. – Папа с грохотом спрыгнул на пол и похлопал меня по спине. Стоя в дверях, он непринужденно добавил: – Твоя мама сейчас на кухне. Ты бы сходила, поговорила с ней.
Когда я вошла на кухню, мама кивнула мне и молча продолжила убирать остатки еды в холодильник.
Я загрузила и включила посудомоечную машину. Не считая шума воды, на кухне царила мертвая тишина. Дурацкий бегемот нарезал круги вокруг меня, как на арене цирка, пока я оттирала губкой кастрюли.
Наконец мама заговорила.
– Селеста чжэньдэ хэнь сяошунь[13], – сказала она. «Сяошунь» – это, считай, мамино любимое слово. Как-то раз я вбила его в поисковик и узнала, что оно переводится как «сыновняя почтительность». Не понимаю, почему не «дочерняя»? В общем, это уважение, послушание, забота и все остальные положительные качества в одном флаконе. Все хорошие китайские дети должны проявлять сяошунь.
Меня задело, что мама, оказывается, весь вечер думала про Селесту, в то время как я думала про нее. Пусть не очень лестные мысли, но все же про нее.
– Да, мам, она прямо идеал.
Я прикусила язык, чтобы не наговорить лишнего.
