она горя и оскорблений?
Как хотелось в эту минуту Людмиле Алексеевне помочь чем-нибудь этой покинутой женщине. Но что она может сделать и как помочь? Она чувствовала, что Надежда Порфирьевна не из тех, которые примут помощь?
Эта молодая нарядная барышня просидела у Надежды Порфирьевны полчаса и все извинялась: не стесняет ли она? Ей видимо так хотелось посидеть! И она слушала с благоговейным вниманием шутливые рассказы Надежды Порфирьевны о ее затворнической жизни, всегда за платьями, о ее чтении урывками… В ее речах не было и тени жалобы… Жизнь ее вовсе не такая печальная, как верно думает Людмила Алексеевна.
— Но все-таки вам тяжело…
— А вот эта девочка! Она дает мне счастие жизни! — говорила Надежда Порфирьевна. — Вы не можете себе представить, сколько радости жить для этой крошки, мечтать, как я подниму ее, воспитаю, отдам в гимназию… Уж мы скоро с ней начнем учиться читать! — прибавила она, любовно трепля ребенка по щеке. — Балованная только моя дочурка!
— Прелесть! — восторженно воскликнула молодая девушка и снова принялась целовать ее.
— Не захвалите. И то ее все хвалят! — с едва скрываемым чувством материнской гордости промолвила Надежда Порфирьевна.
Только под конец этого затянувшегося визита Людмила Алексеевна решилась заговорить о цели посещения и показать привезенные образчики материи.
— Посмотрим, посмотрим!.. — деловым тоном заговорила Надежда Порфирьевна и выбрала один образчик. — Вот это вам пойдет… Только я посмотрю еще в куске… Вы мне оставьте образчик.
И она стала рассказывать, какое она сделает платье. Талантливая портниха заговорила в ней.
Они простились с большою сердечностью. Эти полчаса сблизили их больше, чем два года прежних отношений.
Уходя, молодая девушка сказала:
— Вы мне позволите навещать вас, Надежда Порфирьевна? Не правда ли?
В тоне ее ласкового голоса звучала просительная нотка.
— Меня навещать? — взволнованно повторила Надежда Порфирьевна. — Благодарю вас, милая Людмила Алексеевна. Горячо благодарю. Добрая вы… Но…
И вместо окончания фразы Надежда Порфирьевна как-то смущенно, точно виноватая, взглянула в лицо молодой девушки.
— Вы этого не хотите? — сконфуженно проронила та.
— Что вы? Что вы, родная моя? Я была бы так рада видеть вас у себя. Но… подумайте… Вам, молоденькой девушке, нельзя бывать у меня. Что скажет ваша мама?
— Моя мама? Но мама может этого и не знать, я ей не скажу! — сказала Людмила Алексеевна и в ту же минуту ее лицо залилось румянцем. — Ведь это ложь простительная. Я ничего дурного не сделаю, навещая вас? Не правда ли? — прибавила она с видом ребенка, ищущего поддержки.
— Нет, нет… Не делайте этого. Не навещайте меня, голубушка, прошу вас! Спасибо за доброе желание.
— Как это все грустно! Эти глупые предрассудки.
— Что делать! — вздохнула Надежда Порфирьевна. — Я к вам скоро приду… поговорить насчет платья. Вот и увидимся!
— Приходите скорей. Если бы вы знали, как я вас люблю! — вдруг взволнованно проговорила с внезапно нахлынувшим чувством молодая девушка и с горячностью стала целовать Надежду Порфирьевну, а потом Катю.
Слезы блестели у нее в глазах, когда она, вся умиленная, выходила из этой скромной комнаты.
После этого визита Людмила Алексеевна чаще звала Надежду Порфирьевну к себе: то надо было заказать платье, то переделать старое. Она усаживала ее у себя в комнате, и они беседовали. Каждый раз молодая девушка осведомлялась о Кате и часто передавала для нее какую-нибудь игрушку или лакомство.
III
«Милая, славная девушка! Как она не похожа на других!» — мысленно произнесла, полная благодарного чувства, Надежда Порфирьевна, вспоминая о барышне Сокольниковой.
Из темного угла комнаты донесся протяжный вздох спящей девочки.
Надежда Порфирьевна приостановилась вертеть колесо, подняла голову и напряженно прислушивалась.
Свет лампы охватил миловидное, бледное и истомленное лицо этой маленькой, худенькой женщины в белой кофте, — брюнетки с красивыми темными глазами и черными, как смоль, густыми распущенными волосами, покрывавшими спину. Она выглядела гораздо старше своих двадцати шести лет. Тяжелая жизнь видимо наложила на нее свою печать, и в ее лице, во взгляде ее добрых глаз словно застыло то серьезное, грустно-спокойное выражение, которое бывает у людей, переживших тяжкое горе.
— Катюша! Ты не спишь? — произнесла Надежда Порфирьевна тихим голосом.
Ответа не было. Снова среди тишины слышалось ровное дыхание.
Надежда Порфирьевна поднялась и тихой, чуть слышной походкой, едва касаясь пола маленькими ногами, обутыми в туфли, приблизилась к кровати. Привычным движением материнской руки она осторожно ощупала голову ребенка, поправила сбившееся одеяло и, нагнувшись, тихо прикоснулась губами к пухлой теплой ручке девочки.
Когда Надежда Порфирьевна вернулась и села на свое место, в лице ее светилась счастливая улыбка успокоенной матери.
Раздался звон колокола. Она перекрестилась, и снова застучала машинка.
А в голову ее невольно напрашивались воспоминания. Работа не мешала ей думать. Сколько тяжелых дум передумала она за шитьем в течение шести лет!
Она вспоминала, как встречала в последний раз этот праздник прежде, когда у нее еще был «дом», давно уже совсем чужой. Она, недавно окончившая курс гимназистка, веселая, счастливая двадцатилетняя девушка, ждавшая от жизни всего хорошего и светлого, только что вернувшись со всеми от заутрени, сидит в кругу близких за столом, уставленным пасхальными яствами. Она — такая хорошенькая в своем белом платье, с алым бантом на черноволосой головке, и все кажется таким прекрасным! Все празднично настроены, все веселы. Даже и отец, обыкновенно суровый и желчный, старый работяга-чиновник, почему-то гордившийся древностью своего захудалого дворянского рода, теперь сидит в виц-мундире, с крестом на шее, ласковый и приветливый, несказанно довольный повышением, благодаря которому он будет получать четыре тысячи вместо трех. Он любуется дочкой. «Хорошего жениха найдешь, Надя», — шутливо говорит он. И все смеются: и мать, добрая, нежная, с кротким покорным взглядом, и сестра Нюта, пятнадцатилетняя пышная блондинка с голубыми глазами, и двенадцатилетний брат, курчавый гимназист Вася…
Ах, как все это, кажется, давно было!
Вот уже более пяти лет, как она живет одинокая со своей Катей. Мать скоропостижно умерла, не предчувствуя тяжкой доли своей любимицы Нади. Отец выгнал ее из дома… Сестра вышла замуж за видного чиновника и не хочет ее знать. Один только брат изредка пишет из дальней провинции коротенькие, почти официальные письма.
Она в глазах этих людей, когда-то ей близких, отверженная.
За что же?
Не раз задавала себе этот вопрос Надежда Порфирьевна и не могла понять этого бессердечного наказания за то, что имела несчастье полюбить человека с тою беззаветностью и силою страсти, на которую способны только глубокие натуры. Он был молод, хорош, говорил красивые речи о долге перед родиной и кончал университет. Отец невзлюбил
