и спросил: — С женой, что ли, полаялся? Так это на вас не похоже.
Букварев снова махнул рукой, а Губин продолжал:
— Лично меня размышления о смысле жизни, ее бренности и суетности не посещают. Даже если я со своей половиной разлаюсь всерьез, и она начнет делать мне пакости.
— А сегодня у вас не всерьез? Разве не о чем подумать?
— Ха-ха! Сущий пустяк. Я уж и позабыл. И она забыла.
— Давай помолчим, — сердито сказал Букварев.
Губин снисходительно хмыкнул и умолк. Но скоро уголки губ его опустились, и на лице проступили знаки старой горечи.
Оба, как это с ними бывало частенько, согласно задумались об одном и без слов, по выражениям лиц и позам понимали ход мыслей друг друга. В этот раз они перебирали в памяти крупные и мелкие события только что ушедшего дня. И не находилось в этом дне вроде бы ничего предосудительного, если бы не последняя сценка на квартире Губина. Словно по гвоздю забила она им в головы, хотя и на разную глубину…
День был воскресный, сулил отдых и радость. С утра поехали по грибы, да не повезло. Шатались по лесу долго, но впустую. А когда выбирались, усталые и голодные, на шоссе к автобусу, попали под щедрую и холодную для начала сентября тучку. Промокли и продрогли. Но что из этого? Не впервой. После таких омовений раньше спали крепче, а утром вскакивали свежими огурчиками. И работалось в понедельник легко. А в этот раз Губин зазвал друга к себе, выставил бутылку перцовой, уверяя, что с устатку и после дождика она — лучшее профилактическое и тонизирующее средство. И едва друзья расположились и вдохновились, в квартиру новой тучей с градом влетела жена Губина Муза.
— Опять?! Ради чего? — надрывно закричала она с порога и совсем почернело ее и без того смуглое лицо.
Муза суматошно металась из кухни в прихожую, судорожно хваталась за модно уложенные волосы. В любой момент можно было ожидать, что сгребет она рюмки, бутылку и прочее со стола и обрушит на пол. Только она умела так сверкать жгуче-черными глазами, так укоризненно и горько гримасничать. Она наверняка знала, — кто-нибудь говорил ей об этом, скорее всего сам Губин, — что в таком состоянии становилась еще красивее, и то ли бушевала всерьез, то ли вдохновенно играла роль. Именно так казалось Буквареву, но он все равно стыдился чего-то, краснел, потел, а сам полагал, что Муза видит не только его пристыженность, но еще и восхищение ею, разгневанной красавицей, чуть ли не царицей Тамарой. Букварев и всерьез считал ее красивой, хоть и взбалмошной, и все прощал, потому что она не раз говаривала ему:
— Вася! Один ты все понимаешь, в том числе и женщин. Один ты честный и добрый на земле. — И даже обнимала и целовала его при муже. Букварев смущался, тронутый такой лестью, но говорил ей под горячую руку нехитрые комплименты, и она, прислушиваясь, быстро остывала. Дело завершалось полушутливой перебранкой супругов Губиных, благодарных умнице Буквареву за посредничество в установлении мира. Но в этот раз все было по-иному.
Муза была взбешена непритворно, и отобрать бутылку она была настроена самым серьезным образом. Букварев это, пожалуй, видел, а Губин — нет. Он дурачился, изображал преувеличенный испуг, увертывался, прятал бутылку за спиной, а той между колен. Муза ударила мужа по лицу и пнула его в бедро. Бутылка выскочила и со стуком покатилась по неровному полу. Губин опешил, а Букварева и вовсе бросило в нервную дрожь. Стало тихо. И только тут хозяйка квартиры, кажется, заметила гостя, слабо улыбнулась и сказала болезненно:
— Здравствуй, Вася.
Сказала с укоризной. И Буквареву показалось, что Муза и его считает виновным в чем-то очень серьезном и гадком: что без таких вот дружков ее Губин был бы человеком без дурных наклонностей, и что такие вот друзья и спаивают его.
— Много ли хоть насобирали? — несколько поостыв, спросила Муза.
Букварев виновато развел руками.
— Не в слой…
Музу не огорчило, что грибов в корзине до смешного мало. Она оттолкнула корзину, хмуро глянула на скудную губинскую закуску на столе и выдала новую словесную очередь по мужу:
— Ему только бы шляться! С утра скрыться из дому — и до полночи. А после подличать перед женой! Травить ее перегаром!.. Но я положу этому конец, голубчики!
«Голубчики» — множественное число. Значит, она и мне грозит, меня считает оболтусом, — расстроенно подумал Букварев. — Но это же хамство!»
— Чего расшумелась-то?.. Тоже мне, нашла пьяниц! Раз в месяц так вот встретимся, а то и в квартал. Будь человеком, — построже и даже с угрозой сказал Губин. И вдруг переменился в лице и, с хохотом обхватив ее вокруг талии, поднял почти к потолку. Взвизгнув, Муза больно ткнула его локтем в щеку, вырвалась, метнулась из прихожей и захлопнула за собой кухонную дверь.
Потирая щеку, Губин похохатывал и удивлялся, но ему было не так уж весело, а Буквареву стало и вовсе нехорошо. В самом деле, почему это чужая жена устроила ему головомойку? Муза, недавняя беспечная и самая веселая, проказливая студентка, с которой он учился на одном курсе целых пять лет. В чем тут дело? Ведь не грубиянка она и не дура! Губин, что ли, натворил что-нибудь уж очень обидное для нее? Но Букварев-то тут при чем? Он вообще «не в курсе» и никакой не соучастник. Или она решила поставить их на одну доску? Она всегда считала, что самый умный, толковый и красивый парень из их выпуска — Губин. А большинство говорило, что Букварев в десять раз честнее и талантливее. Он сразу же обошел своего друга и по службе, и теперь Губин подчинен ему. Неужели Муза, не примирившись с этим, решила уравнять их?.. Впрочем, почему бы и не уравнять? Чем Букварев лучше Губина сегодня? Или вчера? Или две недели тому назад? Может быть, и хуже был кое в чем. И Муза права, сердиться на нее не за что.
«Все какая-то дрянь приключается со мной в последнее время вместо поступков, достойных человека с высшим образованием и опытом интеллектуальной
