учебников: «Исконная Тьма поражает мгновенно».
Только вот Исконная Тьма больше века назад стала легендой из старых писаний. Ее проходили на спецкурсе по гипотетической истории — два вводных параграфа в начале учебника, которые в памяти не откладывались. Да этого и не требовали: никто из рожденных за последние сто лет не сталкивался с Тьмой вживую.
— Паш…
Ярослав растерянно попятился. Щупальце повело концом в воздухе, словно принюхиваясь, и слепо потянулось навстречу. За ним из-под фундамента дома выползала сама тварь: длинная бесформенная клякса, сгусток энергии, наделенный волей и зачатками разума. Желание у нее было одно — убить. В местах, где Тьма касалась асфальта, расползалась сеть уродливых трещин.
Грифон встал на дыбы, яростно замолотил крыльями в воздухе. Он не мог уйти без наездника, без товарища. А Ярик? Мог он? Пронзительный вопль грифона вывел Ярослава из ступора.
В два прыжка он очутился рядом с грифоном, вцепился в жесткие перья. Беснующееся существо рванулось. Ярик взлетел на загривок, обхватил грифона за шею, сдавил коленями бока. Мощные лапы оттолкнулись от земли. Черные щупальца Тьмы взметнулись вверх, желая накрыть их куполом, прижать к земле, опутать и захватить. Гигантские крылья подняли вверх столб пыли, заставляя Ярослава на миг зажмуриться.
Нечто страшное, первородное, жуткое рвалось снизу в мир живых, питалось его энергией. Двор превратился в сплошное нефтяное пятно. Сквозь черноту не разглядеть было ни фигуры девочки, ни Пашки. Если он еще жив…
Щиколотку резануло болью, но Ярослав не обернулся. Они с грифоном поднимались над двором отрывистыми толчками, а внизу плескалась пронзительная чернота.
Пашка…
Ярослав тяжело сглотнул, содрогнулся всем телом, уткнулся лицом в косматую шею существа.
Стоило придержать язык, а не проситься на ночное дежурство. А ведь он предчувствовал! Но теперь Ярик не ощущал ни капли удовлетворения от того, что все произошло именно так, как он предсказывал. Стало страшно. По-настоящему страшно.
ГЛАВА 1 «Помогите найти детей!»
Все в мире, будь то растение или животное, камень или человек, основано на трех алхимических началах: всякая материя имеет Душу, Дух и Тело.
Рукописные заметки В. В. Пеля за 1862 г., архив Института гипотетической истории, Хранитель — гл. архивариус Н. П. Самойлов
Часть 1. Василий
Ночью мне снилось метро. Я спускался в пахнущий креозотом древний павильон, проходил барьер турникетов, долго тащился вглубь земли на шатком эскалаторе. И уже внизу ловил себя на внезапном ощущении опасности, только не мог понять, в чем дело. Вокруг суетилась толпа. Час пик. Я не мог разглядеть название станции: надписи плыли, стоило сфокусировать на чем-либо взгляд, хотя вот она — череда геометрически правильных, выверенных букв на соседней стене.
Почему-то я догадался, что собравшиеся здесь люди не просто стоят, а сосредоточенно ждут чего-то. Чего-то поважнее поезда. До меня долетали приглушенные шепотки. Речь казалась шелестящей, как отголоски в пыльном динамике. В мою сторону не смотрели, и я не решился подойти и с кем-то заговорить. Узнать, что происходит.
Неожиданно окружающие замолчали и все как один повернули головы по направлению к тоннелю. Светя фонарями, из черной завесы перегона приближался к платформе дребезжащий состав. Напротив меня распахнулись двери: пустой вагон приглашал войти. Повинуясь неосознанному стремлению, я шагнул вперед, затем устроился в дальнем углу. Люди чинно и как-то механически рассаживались следом, пока пространство между колоннами не опустело. Двери клацнули, смыкаясь, я не различил, объявили ли следующую станцию, и если да, то какую? Мягко набирая обороты, поезд помчался вглубь тоннеля. Внезапно голоса в вагоне, скрежещущая темнота и эхо подземки слились воедино, у меня заложило уши. Стараясь прогнать наваждение, я затряс головой и зажмурился, а когда открыл глаза, вокруг была кромешная пустота. Без света. Без ощущений. Вакуум.
…Я снова стоял на той же станции, в окружении прежних механически-болтливых незнакомцев. В какой момент нас выкинуло обратно? И как? Я завертелся по сторонам, силясь понять хоть что-то, но натыкался лишь на равнодушные взгляды. Казалось, никто, кроме меня, не замечает странностей. Я был словно в театре. Театре для одного зрителя. А вокруг творился жутковатый иммерсивный спектакль. Пассажиры буднично переговаривались, медленно моргая и не меняя спокойно-сосредоточенных выражений лиц. Голоса сливались в бессловесный гул, похожий на гудение пчелиного роя. Потом я разобрал: зудели рельсы — вибрировали низко, едва различимо. Звук ввинчивался в сознание, будоражил.
В черной глубине перегона снова показались два ярких луча света, поезд затормозил, двери приветливо разъехались, приглашая войти, и мягко сомкнулись за спиной, когда все расселись, дисциплинированно, как школьники в преддверии поездки с классом.
Сидевший напротив меня человек в длиннополом пальто поднял голову. На меня слепо уставилось гладкое, покрытое толстым слоем блестящей глазировки кукольное лицо с ровными провалами глаз и шарнирной нижней челюстью. Она дрогнула, отвисла, обнажая черную прорезь рта. Я невольно попятился, вжимаясь спиной в стенку вагона.
«Осторожно… Следующая станция “Проспект Просвещения”…» — услышал я у себя в голове. Мужчина же снова захлопнул рот и отвернулся в сторону.
Движения. Гул. Скрип рельс. Пустота.
Обволакивающая тяжесть. Страх. Точно лопнул барьер пространства и времени, и поезд несется теперь в другой реальности, в ином измерении, и будет мчаться в ледяном пугающем ничто до скончания века…
Сверху послышался грохот, а следом за ним непонятное лязганье и скрип. Я подскочил в кровати, с радостью осознав, что сплю у себя дома, а дурной сон остался просто сном, растворился туманной дымкой.
Я сидел под одеялом в предрассветной мгле и напряженно вслушивался. Звуки снаружи напоминали скрежет гвоздя по металлу и одновременно гулкие удары, словно в пустое ведро бросали яблоки. Я встал и на цыпочках подкрался к окну.
Во дворе клубилась терпкая синеватая тьма. Тонкая полоска рассвета еще еле проклюнулась, горизонт был лишь нежно подернут желто-розовым. Зубчатой кромкой явно вырисовывались на нем перепады городских крыш и трубы дымоходов. Из щели между стеклом и рамой тянуло неприятным сквозняком. Я зябко поежился, но решительно повернул ручку и рванул хлипкую створку на себя. В комнату ворвался ветерок, смахнул с пачки листов верхние страницы театральной пьесы. Перевесившись через стол и подоконник — потому что мое рабочее место располагалось вплотную к окну, — я выглянул во двор.
Тишина. Пусто. Даже ни единого горящего окна в доме напротив.
«Приснилось», — решил я.
Просыпаться оказалось жаль, хоть я и рад был избавиться от зацикленного кошмара. Теперь пусть хоть ведьмы пляшут на крыше, но мне осталось спать до будильника всего четыре часа…
Утро принесло свет и ясность мысли. Удивительно, насколько легко в темноте верится во всякое… потустороннее. Скрип на крыше или легкий ветерок сквозь неплотно закрытые двери — и фантазия тут же угодливо рисует неведомых чудовищ.
Я нехотя выбрался из-под одеяла и выглянул в окно на серый пустынный двор: близкие окна соседнего дома (блестящие темные стекла похожи на лакричные леденцы), несколько берез, достающих макушками до второго этажа, припаркованные между подъездов автомобили. Старый район. Престарелая сонная тишина.
Я распахнул окно, впуская в комнату свежий воздух. Ворвавшийся сквозняк мелко заколол щиколотки, закусал, точно маленький оголодавший зверек, еще не умеющий добывать себе пищи, но уже раз и навсегда познавший коварность своей хищной натуры.
Но на этот раз я готовился к холоду: активно замахал руками и ногами, приступая к ежеутренней зарядке. Сквозь тонкую стенку слышалось бормотание телевизора. Видно, сестра проснулась раньше и соображала на кухне завтрак — на себя и заодно на меня. Голос ведущей новостной передачи зачитывал программу неприятностей на грядущий день.
Чтобы не слышать ее, я сосредоточенно продолжил упражнения, ободряя себя командами:
— Больше амплитуда, шире шаг! Держим темп!
Поняв, что такая добыча, как я, ему не по зубам, докучливый ветер теперь рассеянно гулял по подоконнику. На нем царил бардак: пыль, старинная пепельница с отколотым краем, зарядка от телефона, фарфоровая статуэтка из Надиной коллекции редкостей (как только попала сюда?), беспризорный носок и комнатный цветок.
Пластиковый горшок с растением стоял на блюдце из чайного сервиза, куда стекала неприятного вида желтоватая вода — видимо, сестра озаботилась наконец-то полить чахлую герань, чтобы та не загнулась окончательно. Я остановился перевести дыхание и пригляделся. Показалось,
