По дороге осужденные зачарованно крутили головами, словнотуристы, впервые попавшие в Диснейленд. Теперь это был их дом, и, естественно,всем хотелось знать, насколько он благоустроен и уютен. Из аттракционоввстретилось лишь футбольное поле с сиротливыми островками прошлогодней травы иворотами без сеток. Правда, можно развлечься шопингом в небольшой лавке,сооруженной из стройвагончика. Если, конечно, на счету есть положительныйбаланс. А в остальном ничего неожиданного. Ни американских горок, ни пабов с«Макдоналдсами», ни бассейна с шезлонгами. Традиционные вышки по периметру спостоянно кемарящими на них автоматчиками, унылая промзона, пищеблок снеистребимым запахом гнили и хлорки, баня, карантин, мрачные жилые баракивремен пугачевского восстания, жаждущие ремонта, как алкаш утреннюю бутылкупива. Двухэтажный штаб с российским триколором на крыше… Одним словом, скучно,как на партсобрании. Но при этом относительный порядок — ни мусора, ни собачьихкучек, ни окурков. Белые поребрики вдоль газонов. На центральной аллее —наглядная агитация в виде плакатов кустарного производства. Видимо, сотворенныхсамородками-живописцами из числа заключенных. Талант у творцов был недостаточновелик, но художественные замыслы — несомненно благородны. Вот краснолицаядевочка-мутант (то ли с косичками, то ли с рогами) протягивает костлявыеручонки, словно за подаянием. Надпись: «Я жду тебя, папа!»
А вот страшный, как романы Стивена Кинга, каторжанин в мятойробе. Приложив замшелую ладонь ко лбу, он с тоскою смотрит на тайгу. Слоган:«Найди свою новую дорогу». (Правильным был бы другой: «Сколько волка никорми…») Еще один самодельный шедевр красовался на стене штаба — старухаИзергиль, она же Шапокляк, она же процентщица, жадно таращится на проходящих,словно некрофил на похоронную процессию: «Возвращайся домой поскорее, сынок!»
Процессу «перековки» зэков, надо полагать, помогали еще илозунги, сохранившиеся с доперестроечных времен, словно наскальные рисунки впещере неандертальцев: «Работа — обязанность, план — достоинство,перевыполнение — честь!»
— Это про какой план? — негромко спросил молодойМилюков у старшего соседа.
— Афганский. Реальная трава. С одной затяжки палубукачает…
«Качество продукции — верный путь ее реализации!» Этоуже над воротами в промзону. Весьма актуально, учитывая, что основнойпродукцией, производимой осужденными, были ритуальные товары, прощеговоря — гробы. Понятное дело — никто не купит некачественный гроб.Гроб выбираешь один раз и на всю жиз… в смысле — смерть. Помимо гробовпромышленная зона выпускала в свет нехитрую деревенскую мебель — скамьи,столы, табуреты. Их даже экспортировали в другие регионы и ближнее зарубежье,пополняя скудный казенный бюджет. Кстати, своей «промкой» начальство искреннегордилось — во многих лагерях производство давно уже зачахло и заключенныемаялись от безделья.
Еще несколько плакатов содержали цитаты классиков,посвященные перевоспитанию, любви к труду и ближнему своему. Наглядную агитациюникогда не снимали — специальный клерк из Управления исполнения наказанийраз в полгода приезжал в зону, проверял их наличие и с удовольствием поднималстакан-другой «за четкое выполнение приказов и установок министерства».
Слегка не вписывался в воспитательную концепцию рекламныйщит известного сотового оператора: «Ты лучший!» Телефоны в лавке непродавались, поэтому утверждение теряло всякий смысл. Здесь все лучшие. Одинкраше другого.
Над одним из бараков трепыхалась на ветру кумачовая растяжкас белой надписью в стиле «Окон РОСТА» Маяковского:
«Чем чифирь с ворами пить —
Жижицу вонючую,
Лучше в СДП вступить —
секцию могучую!»
— А СДП что такое? — прочитав лозунг,поинтересовался любопытный Милюков. — Партия какая, что ли?
— Секция дисциплины и порядка, — пояснил идущийследом старожил, вернувшийся из больнички. — Активисты там парятся, сукикрасноголовые… А ты поменьше спрашивай, не на экскурсии.
— Шире шаг! Кто не успел, тот отсосал, — поторопилпрапорщик, за долгие годы заучивший весь арсенал немудреных зэковских шуточек.
Несмотря на запрет, Милюков все же обратился к конвойному:
— Товарищ начальник…
— Твои «товарищи» в овраге лошадь доедают, —перебил его веселый вертухай, — а я тебе гражданин…
— Гражданин начальник, а кормить будут? Три дня впоезде на сухом пайке.
— А чего б ты хотел? Севрюжины с хреном?
— Ну, не знаю, — стушевался паренек, —супчика, молока…
— Хочешь супчик, молочко — подставляй своеочко! — мгновенно срифмовал прапорщик и задорно рассмеялся.
Этап оценил актуальность поэзии и тоже заржал. Но секундойспустя рифмоплет, мужик, по сути, не вредный, серьезно пояснил:
— Вообще-то вы сегодня на довольствии не стоите… Но яскажу в столовой — что с ужина останется, вам принесут.
Зэки уважительно закивали.
В длинном, пропахшем потом и прелостью коридоре штрафногоизолятора прибывших построили в две шеренги. Майор вышел на середину:
— Идущие по изоляции есть?
От строя тут же отделились стоявшие последними четыречеловека.
— А кто это? — шепнул неугомонный Милюков.
— Петухи, — ответил какой-то эрудит, видимо,проходивший процедуру не в первый раз.
Майор кивнул конвойному, и тот проводил «голубков» вотдельную камеру.
— Это все? — Дежурный придирчиво осмотрел строй,подозревая, что кто-то еще скрыл свою сексуальную ориентацию.
Из второго ряда вышел парень в джинсовке, приблизилсявплотную к майору и, глядя ему в глаза, негромко, но уверенно сказал:
— Осужденный Кольцов. Я — БС…[1]
Майор, не вдаваясь в расспросы, молча кивнул и, повернувшиськ конвоиру, приказал:
— Этого во вторую. Одного…
* * *
— Здравствуй, Сереженька…
— Здрасте, теть Зин. Проходите.
— Мама-то дома?
— Дома, дома… Ма, тетя Зина к тебе.
Сергей Гагарин посторонился, пропуская женщину в коридор.Потом присел на табурет и принялся шнуровать форменные ботинки с высокимиберцами.
— Ты на службу, что ли? — удивилась гостья. —Время-то уж…
— Вызвали… Кому-то не сидится спокойно. Придетсяположить.
