Здесь многие братья посвятили себя тому, чтобы защищать веру Христову. По моем назначении в Лазе викарием к инквизитору Жаку Вакье (как, кажется, давно это было) мне надлежало не только проводить ежедневно многие часы, обличая этих пособников зла, но и облегчать бремя забот отца Жака, буде он сочтет его чрезмерным. Как выяснилось, отец Жак скоро утомлялся, и я отдавал гораздо больше времени делам Святой палаты, нежели намеревался вначале. Тем не менее отец Жак направлял многие души, что, подобно овцам, прискорбно сбились с пути, и когда прошлой зимой он умер, то труд, оставшийся после него, оказался слишком велик для одного человека. Это и побудило меня обратиться в Париж с просьбой о новом старшем инквизиторе. Вот почему отец Августин появился в обители летним вечером за шесть дней до праздника Посещения Пресвятой Девой Марией Елизаветы, когда ожидалось его прибытие, тихо и незаметно, сопровождаемый лишь молодым помощником, Сикаром, который служил своему господину глазами.
Устав с дороги, они оба пропустили ужин и вечернюю службу и, насколько мне известно, сразу отошли ко сну. Но на заутрене я видел отца Августина против клироса, и после третьего часа мы отправились в его келью. Я должен пояснить, что в обители Лазе братья, которые назначены в услужение Святой палаты, наделяются той же привилегией, что и наши чтец и библиотекарь, а именно правом жить в отдельной келье и запирать ее дверь. Однако отец Августин не сделал этого.
— Я предпочитаю не говорить о нечестивых делах в посвященном Господу месте, — объяснил он. — Насколько возможно, мы будем обсуждать приспешников дьявола там, где мы с ними воюем, а не отравлять воздух обители злыми помыслами и деяниями. Поэтому я не вижу нужды в скрытности и запертых дверях. Только не здесь.
Я не возражал. Затем он призвал меня помолиться вместе с ним о том, чтобы Господь благословил наше усердие в деле очищения земли от еретической скверны. Было очевидно, что он слеплен из другого теста, нежели Жак Вакье. Отец Августин имел привычку прибегать к различным иносказаниям, коими он означал еретиков — «лисы в винограднике», «плевелы в снопе пшеницы», «сбившиеся с пути истинного». Кроме того, он отличался точностью в определениях степени вины заблудших, каковые были приняты в прошлом столетии Таррагонским собором. Например, он никогда не сказал бы, что обвиняемый «укрывал» еретиков, если на самом деле он их «прятал» (различие, как вы знаете, тут весьма тонкое), и не назвал бы «защитником» того, кто был их «пособником». Он всегда называл дом или постоялый двор, где могли собираться еретики, «вместилище», согласно постановлению Собора.
Отец Августин говорил, что еретики — это «сброд», а их обиталища — это «притоны чумы». Он был не из тех, кто, выражаясь в духе блаженного Августина, сердцем яко ангел.
— Я знаю, что генеральный инквизитор подробно написал о моей жизни и образовании, — продолжал отец Августин голосом на удивление твердым и звучным. — Нет ли у вас ко мне вопросов относительно моего инквизиторского опыта и… моего места в ордене?
Письмо генерального инквизитора было и в самом деле подробным, с точными датами и перечислением всех должностей, когда-либо занимаемых отцом Августином, а он преподавал, служил настоятелем в нескольких монастырях, исполнял папские комиссии повсюду — от Кагора до Болоньи. Но ведь послужной список — это еще не весь человек.
Я мог бы расспросить его о здоровье, или о его родителях, или о его любимых авторах; я мог бы поинтересоваться его мнением о труде инквизитора или бедности Христовой. Вместо того я задал ему вопрос, который, без сомнения, интересует и вас и на который ему, должно быть, доводилось отвечать не единожды.
— Отец мой, — сказал я, — а вы не состоите в родстве с его святейшеством Папой Иоанном?
Он устало улыбнулся:
— Его святейшество не узнал бы меня, — уклончиво ответствовал он и более никогда не возвращался к этому предмету.
Я так и не выяснил, правда это или нет. По моему мнению, будучи Дюэзом из Кагора, он действительно состоял в родстве с его святейшеством, но по какой-то причине две ветви рода размежевались, отчего Папа Иоанн, хорошо известный своей щедростью к родне, и не облагодетельствовал его. Иначе быть бы ему сейчас кардиналом или, на худой конец — епископом.
Уйдя от ответа на мой вопрос, отец Августин в свою очередь начал расспрашивать меня. Я зовусь Пейр из Пруя; значит ли это, что я вырос близ первого детища святого Доминика?[9]Не сия ли близость побудила меня вступить в орден? Тон его преисполнен был уважения, и я сожалел, что принужден разочаровать его, сообщив, что род Пейров пришел в упадок задолго до прибытия в Пруй святого Доминика. Уже в те времена крепость была разорена, и сеньорат Пейр отошел семье зажиточных крестьян. Я узнал об этом, изучив старинные монастырские хроники, и они совершенно неожиданно разъяснили одно обстоятельство, которое весьма тревожило меня, ибо я не знал наверняка, что именно вызвало упадок моей семьи. В наших краях падение есть часто следствие еретических убеждений. Я с облегчением прочитал, что владения моих предков не были конфискованы ни Святой палатой, ни воинами Симона Монфорского, но всего лишь были утрачены по слабости или глупости. Я сообщил отцу Августину, что вырос в Каркассоне и что мой отец был там нотарием[10]и консулом. Если у меня и есть какие-нибудь родственники в Пруе, то я о них ничего не знаю. Более того, я вообще никогда не бывал там.
Мой ответ заметно разочаровал отца Августина. Более прохладным тоном он осведомился о моем продвижении в ордене, и я вкратце изложил свою историю: принял обет в девятнадцать лет, три года изучал философию в Каркассоне, читал лекции в Каркассоне и Лазе, пять лет обучался богословию в Монпелье, возведен в сан генерального проповедника, служил дефинитором[11]в разных провинциях ордена, магистром школ в Безье, в Лазе, в Тулузе…
— И теперь вы снова в Лазе, — подытожил отец Августин. — Давно вы здесь?
— Девять лет.
— И вам этого довольно?
— Довольно, да. — Смысл вопроса был мне ясен: он хотел сказать, что на пути к совершенствованию я остановился, что закоснел в своей лености. Но по мере того, как человек взрослеет, его покидают юношеские страсти. И потом: в ордене немало людей, не добившихся и половины того, чего достиг я. — Вино здесь доброе. Климат мягкий. Еретиков хватает. Чего еще желать?
Отец Августин молча смерил меня взглядом. Затем он принялся задавать вопросы об отце Жаке, о его заслугах и привычках, его вкусах и дарованиях, его жизни и смерти. Очень скоро я понял, к чему он клонит. Так собаки гонят оленя на охотников. И сам я точно так же подводил бы еретика к правде.
— Отец мой, нет нужды ходить вокруг да около, — сказал я, прерывая его осторожные расспросы о дружбе отца Жака с одним из богатейших купцов города. — Вы хотите знать, насколько обоснованы слухи, что ваш предшественник тайно принимал деньги от людей, подозреваемых в ереси?
