Тут пришла в себя сестра вдовы. Раздался голос племянницы:
— Дядя Гарфилд, у меня есть вопрос.
К сожалению, дядя Гарфилд испарился. Он больше не сказал ни слова, и несколько секунд спустя стало ясно, что он исчез и не появится. Прямо перед Милтоном из темноты на стол упала дохлая крыса — он вскрикнул и подался назад, потом вскочил со стула.
— Это что значит? — закричал он Шеллу, указывая на длиннохвостое острозубое тельце. Глаза у него вылезли из орбит, а волосы стояли дыбом.
Шелл смотрел прямо перед собой.
Милтон повернулся и посмотрел на меня как раз в тот момент, когда я прятал липовую руку под пиджак. Не будь он так напуган, наверное, заметил бы, что мой левый рукав пуст.
— Мой благородный мистер Милтон, — сказал я со своим лучшим бомбейско-бруклинским акцентом, — мертвые говорят на символическом языке.
— Мы продвинулись вперед, миссис Моррисон, — пояснил Шелл.
— Как я вам признательна за то, что вы вызвали его ко мне. Уж и не знаю, как я смогу вас отблагодарить.
— Я не прошу ничего, кроме платы.
И оплата за полчаса работы была весьма щедрой. Мы стояли у парадной двери особняка, и Шелл запихивал пачку денег в карман пальто, а другой рукой держал пальцы вдовы, целуя тыльную сторону ее ладони. Я терпеливо ждал (да и кто я такой — всего лишь помощник великого человека), но внутри у меня все горело от желания поскорее оказаться дома и вымыть голову, на которой лежала дохлая крыса.
— Вы непременно должны вернуться, — настаивала вдова.
— Я сделаю это с огромным удовольствием, — заверил Шелл.
Немного раньше, когда мы стояли в прихожей, я обратил внимание, что Милтон пытался обнять племянницу Моррисона, но та сбросила его руку со своего плеча. У нее явно не возникало никаких проблем с толкованием символического языка мертвых. Милтон словно не заметил афронта и подошел к Шеллу.
— Это что-то сверхъестественное, — сказал он. — Я бы хотел пригласить вас на сеанс.
— Я рассмотрю ваше предложение, хотя обычно предоставляю услуги только достойнейшим.
Похоже, Милтон воспринял это как согласие.
Онду изрек на прощание свою любимую максиму из Ригведы: «Этот с пылающей главой пусть спалит ракшасов, которых надо убить стрелой как ненавистников священного слова!»[2]— и с этим мы удалились. Мы неизменно уходили строем — Шелл впереди, я сзади — и двигались медленным размеренным шагом, словно в некой величественной процессии.
Антоний Клеопатра ждал у «корда»[3]в своей шоферской форме и фуражке. Он придержал дверцу для Шелла, который сел на переднее сиденье, потом обошел машину и открыл для меня другую дверцу. После этого Антоний занял водительское место, втиснув свое могучее тело между сиденьем и баранкой, и завел мотор. Мы еще ехали по длинной, петляющей подъездной дорожке, когда я снял тюрбан.
— Ну и как оно прошло? — спросил Антоний.
— У этой вдовы в животе больше газов, чем в дирижабле, — ответил я.
— Только вот у нее все выходит наружу, — сказал Шелл. — Я свечку боялся зажигать.
— А откуда ты узнал про берег и синюю бутылку? — спросил я.
— В коридоре на пути в столовую, где мы проводили сеанс, на каминной полке есть прелестная фотография вдовы с беднягой Гарфилдом. Они стоят на берегу. А в ее руке бутылка.
— Но про цвет-то ты откуда узнал?
— У бутылки характерная форма — в таких обычно продавали целебный эликсир «Ангельская метла». Теперь его запретили из-за высокого содержания спирта. Выпускали его иногда в коричневых бутылках, но чаще в синих. Я просто рискнул и угадал.
Я восхищенно рассмеялся. Томас Шелл кого угодно мог обвести вокруг пальца — ни политик, ни поэт, ни сам Папа Римский не могли с ним в этом сравниться. Как нередко говаривал Антоний: «Да он самому дьяволу может спички продать».
ИНСЕКТАРИЙ
Мир катился к гибели, на улицах стояли очереди за бесплатной похлебкой, бушевали пылевые бури,[4]но, глядя на сверкающие медью балясины и канделябры дворца миссис Моррисон на Золотом Берегу,[5]догадаться об этом было невозможно. Нас депрессия тоже не волновала, когда мы втроем сидели в Инсектарии (название, выдуманное Антонием) Шелла и потягивали шампанское, празднуя хорошо проделанную работу. Вокруг нас в ознаменование нашего успеха, словно живое конфетти, порхали в воздухе бабочки сотен самых разных оттенков. Оранжевый альбатрос Аppias nero, гусеницы которого доставили из Бирмы несколько недель назад, уселся на ребрышко бокала Шелла, и тот подался вперед, разглядывая бабочку.
— Вдова наверняка позовет нас снова, — сказал он, — и тогда придется еще больше постараться. Это жила, которую мы только-только начали разрабатывать.
— Может, Антоний сойдет за Гарфилда, ну, если его мукой посыпать. Мы из него сделаем классного призрака, — сказал я. — Я там заметил окно в столовой — оно выходит в сад. Надо бы направить ее к этому окну, а Антоний встанет где-нибудь в тени.
— Неплохая мысль. — Шелл прогнал бабочку со стакана легким щелчком мизинца.
— Не, я ненавижу изображать покойников, — поморщился Антоний.
— У тебя это так естественно получается, — заметил я.
— Прикуси язык, малый, — сказал силач.
Мы долго ждали, что Шелл вернется в разговор, но этого не случилось. Он просто вздохнул, отхлебнул из бокала и поставил его на стол.
— Джентльмены, я все, — сказал он и встал. — Хорошо поработали сегодня вечером.
Он подошел ко мне и пожал мою руку. Такой порядок был заведен с самого моего детства — никаких объятий перед сном, только рукопожатие. Затем он подошел к Антонию и сделал то же самое:
— Помните, мистер Клеопатра, чтобы здесь никакого курения.
— Как скажете, босс.
