комнате старик наконец пришел в себя, бесцеремонно оглянулся по сторонам, оценивая обстановку, и неожиданно сказал:
– Замечательно. Настоящий немецкий офис – всего в меру, ни одного лишнего предмета.
– Вообще-то я швейцарец, господин Ботт.
– А я знаю, – как ни в чем не бывало, парировал старик.
Брови Макса поползли вверх:
– Откуда же, господин Ботт?
– Все очень просто. Вы вели дело о мошенничестве, по поводу которого примерно год назад обратился потерпевший Густав Винк?
Макс наморщил лоб:
– Да, помню. Хитроумное было дело.
– Вот именно, и вы доблестно решили задачу. Об этом мне рассказал сам Густав. Мы с ним соседи.
– Он же и рассказал вам, что я швейцарец?
– Ну да. Вы же не делаете из этого тайны?
– Ни в коем случае, господин Ботт. Так вы, стало быть, ко мне по рекомендации моего бывшего клиента? Вас тоже кто-нибудь надул?
– Ни в коем случае, господин Вундерлих. Меня надуть трудно. Я здесь потому, что вас зовут Макс Вундерлих и вы швейцарец.
Макс растерянно смотрел на старика. Тот был худ. Лицо его изрезали глубокие морщины. Волос на голове было мало. Одет он был старомодно: широкого покроя пиджак и брюки были сшиты – решил Макс – из парусины. В то же время он подумал, что такой выбор одежды вполне оправдан сегодняшней жарой. Из-под пиджака выглядывала голубая футболка с изображением Арнольда Шварценеггера, что – по мнению Макса – уж никак не вязалось со старомодными сандалетами на босу ногу. Старик опирался на палку с черной ручкой, и Макс решил, что ему лет девяносто, не меньше. Он спохватился:
– Присаживайтесь, господин Ботт.
Старик кряхтя уселся на диванчик и посмотрел на Макса серыми молодыми глазами.
– Еще орел, – подумал Макс. – Ветеран, пожалуй.
Он сел на другой конец диванчика и, развернувшись к старику, сказал:
– Господин Ботт, насколько я помню, ваш сосед Винк живет где-то в деревне под Ингельхаймом. Вы тоже приехали оттуда? Далековато от Франкфурта. Наверное, трудно для вас в такую жару и в вашем возрасте.
– Мы, старые солдаты, еще тянем, хотя наши ряды редеют. Мало нас осталось. Вот и я поторопился, очень хотел с вами встретиться.
Максу все еще было непонятно, что нужно старику, и он осторожно сказал:
– Изложите суть дела, господин Ботт.
– История длинная и печальная, господин Вундерлих.
– Я в этой комнате выслушал немало разных историй, и счастливая среди них не попалась ни разу. Такая у меня работа.
Старик выпустил из руки палку и пристроил ее, оперев ручкой на край диванчика. Немного прокашлялся и начал:
– В конце войны, когда мы уже спешно отступали под напором русских на запад, я попал в американский плен. Мы считали это в то время большим счастьем по сравнению с возможным пленением русскими. Думаю, вам понятно, почему. К июню 1945 года пленных солдат вермахта скопилось столько, что американцы не знали, что с нами делать. Нас некуда было девать. Уже велись переговоры с французами и британцами о приеме большой части пленных. А пока нас разместили на западном берегу Рейна, распределив в двух десятках временных лагерей. Назвать это лагерями можно было с большой натяжкой – просто территории, окруженные колючей проволокой. Мы жили там под открытым небом, а чтобы как-то ночевать, рыли ямы. Инструмента для этого не было, и мы рыли как придется – кто с помощью найденных консервных банок, кто с помощью острых палок и собственных рук. В одиночку часто не удавалось справиться с такой задачей, и мы объединялись в мелкие группы. Я тоже подобрал себе камерада3), вместе с которым мы вырыли одну яму на двоих. В ней и ночевали. Разумеется, она не спасала от дождя или палящего солнца, но была какой-то защитой от ветра по ночам. За ночь пропитанная "антивошной пудрой" униформа отсыревала и прилипала к телу, – старик задумался, прокашлялся и спросил. – Господин Вундерлих, вы знаете, что такое "антивошная пудра"?
Макс отрицательно покрутил головой, и старик сразу же продолжил:
– Так солдаты шутливо называли обычный дуст, который выдавался для защиты от вшей. Веселенькая, скажу вам, была процедура. Из этих ям мы выползали по утрам как мокрые курицы. Слава богу, тот июнь 45-го был жарким. К полудню мы кое-как просыхали, а ночью снова лезли в сырые ямы. Кормили нас отвратительно. Американцы готовили, например, суп. Делали они это так: разбавляли итальянскую томатную пасту из банок кипятком – и суп готов. Мы его просто пили. Давали и хлеб, иногда даже белый. Мы съедали его, едва успев получить. Думаю, не требуется добавлять, что мы едва таскали ноги и выглядели как форменные доходяги с ввалившимися грязными небритыми щеками. Пленные добавлялись каждый день, и почти каждый день американцы устраивали утренние построения по полной форме, – старик замолчал, чтобы перевести дух, а Макс с интересом спросил:
– Что это такое, господин Ботт, "по полной форме"?
Старик изобразил некое подобие улыбки:
– Мы раздевались до пояса и так стояли, подняв вверх вытянутые руки. Одним словом, так, чтобы были видны подмышки. Несколько сотрудников лагерной администрации ходили между рядами и рассматривали наши подмышки. Они искали там возможные татуировки, которые делались членам СС. Вероятно, вы знаете, что СС была объявлена преступной организацией. Вот тогда, господин Вундерлих, я поблагодарил судьбу, что не пошел в СС, а ведь собирался.
Максу становилось все интереснее, хотя он пока не мог взять в толк, как вся эта история придет, наконец, к какому-нибудь завершению, связанному с его профессиональной деятельностью. Ведь вряд ли старик попросит его о каком-нибудь криминальном расследовании, происходящем из тех времен. Возможные фигуранты из того времени либо вымерли, либо, если кто-то и сохранился, находятся в возрасте его сегодняшнего собеседника. Он осторожно спросил:
– Господин Ботт, а почему вы не попали в СС?
– Тут все очень просто – не прошел медицинскую комиссию.
Макс еще осторожнее спросил:
– А почему вы хотели в СС?
– Ну как же, господин Вундерлих? Я был молодым, а молодых тянет к лучшему – ведь войска СС считались элитными подразделениями. Об этом трубила пропаганда. Мы прошли школу гитлерюгенда4) и верили в фюрера. В СС меня не взяли, но я все равно пошел в армию, правда в вермахт5). Я начал служить с 1940 года. Вторая мировая уже бушевала. Я попал в войска связи, так как до призыва был радиомехаником. О моей службе и войне можно рассказывать долго, – старик почему-то засопел и закашлялся.
Макс же подумал, что рассказ о военной службе старика наверняка не позволит прийти сегодня к
