— Да, конечно, — ответил юноша, положив руку на рукоять меча. — Вот в это. — А потом, коснувшись плеча Александра, добавил: — И в дружбу.
— И все-таки, — настаивал жрец, — предметы, что вы видите, почитаются в этих священных стенах с незапамятных времен, а курганы вдоль берега хранят в себе кости Ахилла, Патрокла и Аякса.
Послышался шум шагов — это Каллисфен пришел почтить знаменитое святилище.
— А ты что об этом скажешь, Каллисфен? — спросил Птолемей. — Ты веришь, что это действительно доспехи Ахилла? А вон там прислонена к колонне кифара Париса? — Он коснулся струн, вызвав приглушенный нестройный аккорд.
Александр не слушал больше: он наблюдал за локрийской девушкой, которая подливала в лампады благовонного масла, любовался ее совершенными формами под прозрачным легким пеплосом, который пронизывали лучи света, созерцал тайну, мерцавшую в ее неуловимом взгляде под полуопущенными ресницами.
— Все это не имеет никакого значения, вы сами прекрасно знаете, — ответил Каллисфен. — В Спарте, в храме Диоскуров, выставлено яйцо, из которого якобы родились близнецы, братья прекрасной Елены, но я почти не сомневаюсь в том, что это яйцо страуса — в Ливии водится такая птица, ростом с лошадь. Наши святилища полны подобных реликвий. Важно то, во что люди хотят верить, а людям необходимо иметь мечту. — С этими словами он повернулся к Александру.
Царь подошел к огромной бронзовой, украшенной оловом и серебром паноплии[2]и провел рукой по щиту с отчеканенными полосами, изображавшими описанные Гомером сцены, по шлему с тремя гребнями.
— Как здесь оказались эти доспехи? — спросил он жреца.
— Их вернул Улисс. Мучимый угрызениями совести, что несправедливо забрал их у Аякса, он положил доспехи у его могилы в качестве жертвы духу умершего, умоляя о возвращении на Итаку. А потом их собрали и принесли на хранение в это святилище.
Александр приблизился к жрецу.
— Тебе известно, кто я такой?
— Да. Ты Александр, царь македонян.
— Это так. И по материнской линии я прямой потомок Пирра, сына Ахилла. Пирр основал эпирскую династию, а, следовательно, я наследник Ахилла. И потому эти доспехи мои и я хочу их забрать.
Жрец побледнел.
— Господин…
— Вот как! — с усмешкой воскликнул Птолемей. — Мы должны верить, что это кифара Париса, что это доспехи Ахилла, выкованные лично Гефестом, а ты не веришь, что наш царь ведет свой род напрямую от Ахилла Пелида?
— О нет, — забормотал жрец, — дело в том, что это священные предметы, которые никто не может…
— Россказни, — прервал его Пердикка. — Вели сделать другие такие же. Никто не заметит разницы. Видишь, они понадобились нашему царю. И потом, они же принадлежали его предку…— Он развел руками, словно говоря: «Наследство есть наследство».
— Велите отнести их в лагерь, и пусть перед каждой битвой их выставляют перед войском как знамя, — приказал Александр. — А теперь пошли отсюда: визит завершен.
Они вышли по одному, задержавшись, чтобы еще раз осмотреть невероятное скопление вещей на колоннах и стенах.
Жрец заметил, что Александр не сводил глаз с девушки, пока она не скрылась за боковой дверью.
— Каждый вечер после захода солнца она купается в море близ устья Скамандра, — шепнул он царю на ухо.
Тот ничего не сказал. Чуть погодя жрец с порога храма увидел, как Александр вскочил на коня и удалился в направлении лагеря, копошащегося на берегу моря, как гигантский муравейник.
* * *
Александр следил за тем, как девушка быстрыми и уверенными шагами идет в темноте по левому берегу реки. Она остановилась там, где воды Скамандра смешивались с морскими волнами.
Стояла тихая, безмятежная ночь, и из моря только что начала восходить луна, вычертив длинную серебряную дорожку от горизонта до реки. Девушка скинула одежды, распустила волосы и в лунном свете вошла в воду. Ее тело, ласкаемое волнами, светилось, как полированный мрамор.
— Ты прекрасна, как богиня, Дауния, — прошептал Александр, выходя из тени.
Девушка погрузилась по подбородок и обернулась.
— Не причиняй мне зла. Я посвящена богу.
— Чтобы искупить совершенное в древности изнасилование?
— Чтобы искупить всякое изнасилование. Женщины вечно осуждены страдать.
Царь разделся и тоже вошел в воду. Девушка, закрываясь, прижала руки к груди.
— Говорят, Афродита Книдская, изваянная божественным Праксителем, так же прикрывает грудь, как ты сейчас. Афродита тоже стыдлива… Не бойся. Иди ко мне.
Она медленно пошла к нему по камням на дне. Ее божественное тело, по которому струилась вода, постепенно появлялось из моря, а морская поверхность опускалась, лаская ее бока, а потом живот.
— Сплавай со мной к кургану Ахилла. Я не хочу, чтобы кто-нибудь нас увидел.
— Плыви за мной, — сказала Дауния. — Надеюсь, ты хорошо плаваешь.
Она повернулась на бок, скользя по волнам, как Нереида, нимфа пучины.
Широкий залив, уже освещенный кострами лагеря, заканчивался мысом, на самом конце которого возвышался земляной курган.
— Не беспокойся, я хорошо плаваю, — ответил девушке Александр.
Держась подальше от берега, девушка пересекала залив посредине, направляясь прямо к мысу. Она двигалась изящно, легко и плавно, рассекая воду почти бесшумно, как морское создание.
— Ты очень смелая, — заметил Александр, тяжело дыша.
— Я родилась на море. Подумай, тебе все еще хочется добраться до Сигейского мыса?
Александр молча продолжал плыть, пока не увидел, как в свете луны вдоль песчаного берега расцветает пена и на берег набегают волны, облизывая основание большого кургана.
Держась за руки, они вышли из воды, и царь подошел к темной громаде могилы Ахилла. Он чувствовал, или ему казалось, что он чувствует, как дух героя проникает в него, и, когда Александр повернулся к своей спутнице, которая стояла, выпрямившись перед ним в серебристом свете, и в темноте ловила его взгляд, ему померещилось, что он видит розовощекую Брисеиду[3].
— Подобные мгновения дозволены лишь богам, — прошептал Александр, поворачиваясь в дуновениях теплого морского ветра. — Вот здесь, на этом месте, сидел Ахилл, оплакивая смерть Патрокла. И здесь его мать, океанская нимфа, дала ему выкованные богом доспехи.
— Так значит, ты веришь в это? — спросила девушка.
— Да.
— Но почему же тогда в храме…
— Здесь все не так. Ночью еще можно услышать отдаленные, уже затихшие голоса. И ты сияешь передо мной без покровов.
