освещения были два затянутых бумагой окошка со стороны входа. Тут, однако, имелся и задний выход. Я хоть и устал, но был слишком на взводе, чтобы чувствовать сонливость. Поздним утром в подвальчике никого не было, кроме нас двоих и персонала, каковой я одарил должным количеством звонких штуковин, а они одарили меня клявой, и все остались довольны.
Кляву я просто обожаю. Самое худшее, когда умираешь, это мысль, что ТАМ никакой клявы уже не будет.
Ладно, может, не самое худшее.
Пока же я ощулил легкое прикосновение к своему сознанию, возникло знакомое присутствие и вновь прозвучал мысленный голос Сетры:
«Да, — сообщила она, — я могу это сделать. Сейчас?»
— Сейчас? — спросил я у Сары. Та кивнула.
«Да," — ответил я Сетре.
Затем в моем сознании словно развернулось теплое одеяло, если в подобном сравнении есть смысл. Сара выглядела слегка удивленной.
«Спасибо, Сетра.»
«Всегда пожалуйста. Мне редко выпадает удовольствие сотворить нечто такое, чего я ранее не делала. Как — нибудь поведаешь мне всю историю.»
«Как — нибудь.»
— Теперь мы можем разговаривать, — сообщил я Саре, — и передвигаться.
Не засекут.
Она поднялась, подхватила футляр с инструментом, повесила через плечо и вывела меня наружу, а впереди нас метнулись Лойош и Ротса, которые предпочитают самостоятельно удостовериться в подобных вопросах. Саре пришлось придержать дверь, чтобы они вылетели вон. Пока мы шагали по улице, Лойош вернулся ко мне на плечо, Ротса же продолжала кружить вверху, со стороны — обычный джарег, что летает над городом и надеется поживиться чьими — нибудь объедками.
Сара сразу повернула на юг, в сторону моря — океана, вниз по склону. И еще до того, как я спросил, проговорила:
— Ты и представить себе не можешь, кто возводит секретность в статус полной паранойи.
— И кто же?
— Театральные труппы.
— Правда?
Она кивнула.
— Они совершенно уверены, что соперники, дай им только шанс, сопрут все их идеи, образы и интерпретации.
— А это полный бред?
Она пожала плечами.
— Порой такое случалось, так что кое — какие основания у них есть.
— Ладно. То есть у них отличная защита?
— Каждый театр в Городе зачарован на противодействие волшебству, а специальные могучие заклинания препятствуют ясновидению и иным способам дальнего наблюдения вплоть до запуска спектакля, причем обычно они не утруждаются и не снимают этих заклинаний и потом, когда все закончилось.
— Ха. Понял, ты права, такого я и правда не ожидал. А как насчет псионического общения? Я буду вне доступа?
— Этот канал, как правило, оставляют открытым, чтобы режиссер мог вовремя подбросить актеру реплику, которую тот забыл. Как все это работает, я не уверена, но до Державы ты дотянешься, просто тебе не позволят пустить даже толику сил на какое — либо волшебство.
Псионическая связь, как полагают многие, предполагает хотя бы капельку волшебства, так что вот узкое место, и возможно, указание на способ, как Левая Рука могла бы найти меня. Но похоже, это лучший из доступных мне вариантов.
— Значит, ты предлагаешь мне спрятаться в театре?
Она кивнула.
— За кулисами, как правило, имеется место, где народ может отдохнуть, а в зданиях многих театров есть весьма просторные подвалы. Некоторые, в том числе и тот, куда мы сейчас идем, по сути представляют собой блок квартир, над которыми расположен собственно театр.
— И как мне уговорить их позволить мне остаться?
— Я знакома кое с кем из актеров. Многие музыканты работают и в театре.
У меня впервые екнуло внутри.
— Ты о мюзиклах?
— В том числе.
— Ладно, — проговорил я.
Мы вновь поднмались, я так понимаю, по склону Северного холма.
Какое — то время мы шли молча, и да, это был Северный холм, и мы свернули на Листопадную улицу. Театр именовался «Плачущий Паяц», и рядом с ним висела большая афиша. Я остановился и прочел:
«Премьера — 14‑го Тсалмота. Новое Прочтение классических «Песней Прессы» Линески, расширенное до Трех Дней! Включает Шесть Новых Песен, сотворенных Нашей Несравненной ЛЕДИ СИНДРОЙ! Представляем МОНТОРРИ в роли Кераасака и МАРСКО в роли Летры Савоуд!»
Я посмотрел на Сару.
— Летра Савоуд?
— Чтобы избежать ответственности, — пояснила она.
— Хм. Ладно. В любом случае, одно достоинство у трехдневного мюзикла имеется.
— Он не четырехдневный?
— Точно.
Сара чуть улыбнулась.
— Мне нравятся мюзиклы.
— Правда?
— Там обычно хорошие голоса, а легкость постановки позволяет достучаться до самых закрытых зрителей.
— Ха. Что ж, лично я не так много их видел. Давняя детская травма, можно сказать. И начнется постановка через шесть дней?
— Да, начали распространять слухи о премьере примерно неделю назад, а генеральная репетиция, скорее всего, пойдет через пару дней.
Мы обошли здание, чтобы добраться до бокового входа. Сара дернула за хлопушку; открылся глазок, потом закрылся, дверь отворилась. Пожилой креота, не обратив на меня внимания, спросил Сару:
— Кого — то подменяете?
— Нет, — ответила она. — Я друг Коты. Можно его повидать?
Старый креота что — то неразборчиво буркнул и отступил, освобождая вход.
Сара провела меня по лабиринту коридоров и помещений, смахивающих на ремесленные лавки, затем вверх по лестнице, затем снова по коридорам, и вот мы добрались до главного зала. Последний коридор вывел нас к, как я потом узнал, «краю семь», то есть откуда можно выйти на сцену, не проходя мимо зрителей. Она задержалась, выжидая, чтобы никто не оказался посередине реплики или что — то в таком роде, и появилась на сцене. Там сидело несколько музыкантов, вооруженных практически незнакомыми мне инструментами и внимательно следящих за неким углублением слева от нас.
Пройдя по сцене пару шагов, мы спрыгнули туда.
— Привет, Сара, — сказал один из них, похожий на джагалу. Последний раз он причесывался где — то в Междуцарствие, в руках — скрипка.
— Кота, — проговорила она, — рада тебя
