мошенничества, грабежи и разбои…
Бросали на все участки борьбы. Приходилось в засадах сидеть, утопленников вытаскивать, в очередях наводить порядок. По выходным и праздникам стоять в оцеплении на митингах и демонстрациях радеющих за справедливость. Что это такое?
Кто мог рассказать о справедливости в стране, где родители привычно умалчивали о своей родословной…
Глава 2. Знакомство
В один из погожих летних дней Заботкин был на заявках в отделении милиции. Сидел в потёртом костюме и галстуке за своим рабочим столом. Обтёрханный кабинет с жёлтым прокуренным потолком завален вещдоками — точно барахолка: колеса вдоль стен, магнитофоны и приёмники на стульях, фомки, дверные замки в бумажных свёртках. На всём наклейки с печатями, записки с номерами дел или акты изъятия.
Коллеги были задействованы в мероприятии, и ему пришлось самому разбираться с дневным уловом — доставленными с чердака подростками.
На стульях у стены расположились четыре токсикомана. Строили рожи, кривлялись. То ли ещё не отошли от глюков. То ли сами по себе уже были такими. Хотя… не все.
В центре, выгнувшись вперед, сидела девочка лет четырнадцати. Локти упёрты в колени, подбородок в ладонях. Куцые пальцы с грязными ногтями играли по скулам. Короткие смоляные волосы торчали клочьями. Внешне она походила на своих друзей — сверстников: чумазых, лохматых, в грязной одежде, воняющей ацетоном, на воротнике и груди пятна засохшего коричневого клея. Но выпученные мышиные глазки-бусинки заворожёно смотрели на Антона. Разглядывали попеременно его узкое лицо, болотные глаза, нос с горбинкой, воротник синей рубашки, стянутый голубоватым галстуком, расстёгнутый пиджак и снова возвращались к лицу, глазам. Точно старалась запомнить или что-то понять для себя.
Антон смотрел на этих детей, а думал о своих.
Сыновьям было четыре и восемь. Что их ждёт?
Младшего жена водила в детский сад, куда сама, экономист по образованию, устроилась воспитателем. Старший — перешёл во второй класс. Оба посещали хореографию. В гимнастику отдать побоялись — уж больно там жёстко, можно и травму получить. В танцах — безопасней. Правда, ходят одни девчонки. Будут постарше, сами решат стоит ли продолжать.
Он оглядел ребят перед собой — эти за себя решили! Что их ждёт? Где родители, чем заняты?
Есть у них что-то дороже, чем собственное дитя?
Вспомнил о своей матери — может, лупила от большой любви? Дневник спрашивала, как только приходила с работы. Поэтому и била тем, что под руку попадёт: зонтиком, дамской сумочкой, сеткой с продуктами, сапогом, который успела снять… В угол никогда не ставила, вспыхивала мгновенно. Антон заранее убирал с вешалки пояски с металлическими замками, ремни с бляхами. Наказывала нещадно за двойку или замечание. Антон заходился в крике. Слёзы лились градом, причитал взахлёб.
«Мамочка! Мамочка миленькая! Больше не буду, родненькая любимая моя, единственная! Честное слово…» Крик отделялся, звучал как бы со стороны, кружил по комнате над столом, вокруг которого бегал Антон, уклоняясь от хлёстких ударов. Чувствуя обжигающие раны и саднящее ноющее тело, удивлялся — кто же это хочет ему помочь уговаривает мать такими ласковыми словами.
Мать заходилась в остервенении, но скоро уставала, отбрасывала орудие. Садилась на диван, обхватывала голову руками, начинала плакать. Антон опасливо садился рядом, обнимал, гладил мать по волосам. Пытался успокоить, но сказать ничего не мог — только икал, дрожал всем телом…
В кабинете Заботкин пытался вразумить подростков. Рассказывал о вредных последствиях вдыхания паров. О высохших мозгах, неизлечимых болезнях, плохой наследственности, сложностях жизни и криминале.
— Кто же будет Родину спасать, — шаблонно спрашивал он, хотя и сам не понимал, кто и как это должен делать, — если вы, наша смена, дебилами станете, или умрёте до совершеннолетия? Кто работать будет, страной управлять? С преступностью бороться, жизнь налаживать?..
Подростки в ответ негромко хихикали, выдавливали отрыжку. Пальцы в красных цыпках скребли нечёсаные головы, задницы елозили на стульях, раскачивались.
Антон выяснял места жительства доставленных, данные родителей, их род занятий. Потом звонил в информационный центр — проверял по учётам.
Пацаны щипались, передразнивали друг друга, что-то изображали…
— Я Алла Никанорова, — назвалась девочка, когда очередь дошла до неё.
— Алка — давалка! Всем… — ехидно пискнул высокий худой парень, сидевший с краю, но закончить не успел.
Девочка, не отводя взгляда от Антона, выкинула влево руку и тыльной стороной ладони с оттяжкой сильно шлёпнула того по лицу. В мгновенье приняла прежнюю позу — точно ничего не произошло. Попала остряку по губам. Те зарделись, стали припухать, через мелкие трещинки выступила кровь.
Друзья, готовые было поддержать шутку, прижухли. Стали опасливо переглядываться, недоумевали. Алла продолжала сидеть, как ни в чём не бывало, глазами-бусинками преданно глядя на оперативника, наивно хлопала ресницами.
Антон решил не заметить случившегося, спокойно спросил:
— А отчество как? — подумал, что девочка — не промах, за ней не заржавеет.
— Не знаю… отца не помню. Надо спросить у воспиталки.
— Какой воспиталки?
— Да в нашем интернате. Мать бухала по-чёрному, потом села. Вот меня и забрали. Здесь на Заневском живу! А как вас зовут?
— Антон Борисович.
— АнтОн БОрисОвич, — тихо повторила она с непонятным едва скрываемым восторгом, перекатывая во рту гласные звуки, точно пробуя их на вкус. Улыбнулась и снова повторила уже громче с выражением торжественной официальности: — АнтОн БОрисОвич!
Почувствовала в звучании что-то мелодичное и величественное. Точно отзвук колоколов на церкви, куда её в детстве водила бабка.
Другой сосед девочки хотел что-то сострить, наклонился, приставил ладони рупором ко рту.
Но Алла резко повернулась к нему, посмотрела в упор. И он испуганно отодвинулся, покосился на неё, передумал: выпрямился на стуле, прикрыл губы ладонями.
По телефону сообщили, что каких-либо правонарушений ребята не совершали. Никто их не разыскивал.
В этот момент в кабинет заглянул Юрий Игнатьев, коллега по работе. Его круглая лоснящаяся физиономия хитро улыбнулась. Был он толст
