сольно песню к празднику, перед самым концертом разнервничалась так, что пошла сыпью, и выступление пришлось отменить.
Как любого слабого и застенчивого человека, Нику тянуло к уверенным в себе людям, не боящимся иметь свое мнение и идти наперекор, но по-настоящему она познакомилась с новенькими аж в октябре, в день, когда учеба в честь дня учителя закончилась раньше, и все, кроме дежурных, которым еще надлежало помыть пол, ушли домой.
Вместе с Никой должна была остаться Аленка Теркина, но за ней уже приехал ее парень-старшеклассник, так что, махнув Нике рукой и хихикнув «чмоки, дорогая, в следующий раз я останусь, честное-честное слово», Аленка ускакала на свидание. И Ника, как обычно, не нашла в себе смелости напомнить о том, что точно такое же обещание Аленка давала и в прошлые десять раз.
Так что она набрала воды в школьном туалете, окунула в ведро тряпку, отжала, надела на швабру и принялась за уборку.
Постепенно пространство вокруг начало преображаться.
Сначала исчез линолеум, сменившись паркетом. Потом превратились в заполненные зрителями ряды сидений парты. На Нике больше не было юбки и строгой блузки, — о нет, теперь она была в длинном переливающемся василькового цвета платье, стояла возле микрофона и провожала взглядом аккомпаниатора, чинно прошествовавшего мимо нее к белому роялю.
— Глинка. Речитатив и ария Вани из оперы «Иван Сусанин», — объявила конферансье. — Исполняет Вероника Зиновьева!
И Ника, дождавшись вступления и оглядев зал, запела.
Бедный конь в поле пал,
Я бегом добежал.
Вот и наш посад.
Должен Минин узнать,
Что враги подошли!
У ворот стоят!
За стеной тишина,
Весь посад крепко спит…
Достучусь ли я? Отоприте!
Она самозабвенно напевала, отжимая тряпку и протирая пол, и снова отжимая и протирая, пока неожиданно скрипнувшая позади дверь не подсказала ей, что она не одна.
Ника испуганно обернулась, оборвав пение на полуслове, и замерла, прижимая древко швабры к груди так, словно вознамерилась за ним укрыться.
Они стояли у двери вдвоем: нахохлившийся, сдвинувший черные брови и какой-то странно серьезный Лаврик, и задумчиво-мечтательный Егор, взгляд которого, казалось, пронзал ее насквозь, как рентгеновские лучи.
Сколько они так стояли, Ника не знала. Сколькоонатак стояла, чувствуя, как пылает лицо, и понимая, что, скорее всего, через мгновение раздастся смех, и они поиздеваются над распевающей песни в обнимку со шваброй девчонкой, она тоже не знала.
— Ты одна тут, что ли? — спросил Лаврик, переступая порог.
Ника молчала.
— Тебе помочь? — спросил Егор, делая два шага вперед и уже даже засучивая рукава. — Лаврик, поможем? Она ведь не витязь и не богатырь.
Да они точно издеваются!
Ника вспыхнула еще сильнее и тоже шагнула вперед, преграждая Егору путь к шкафу, где стояла вторая швабра. Она едва не налетела на него, в испуге отпрыгнула, и, поскользнувшись на мокром полу, хлопнулась на пятую точку прямо в лужу.
— Ну чего ты прыгаешь-то? — возмутился Лаврик, сразу же оказываясь рядом и протягивая руку. — Ты говорить вообще умеешь или нет? Давай руку, тебе сказано, промокнешь вся.
Ника с ужасом почувствовала, что в носу щиплет, в горле собрался горький ком, а из глаз вот-вот хлынет настоящий потоп. Она кое-как ухватилась за руку Лаврика и поднялась, все так же не говоря ни слова и не глядя в его глаза, потому что была уверена, что он засмеется ей в лицо. И тогда она точно заплачет и умрет от унижения.
— С-спасибо. — Нет, все-таки одно слово вымолвила.
— Егор, ты слышал, она умеет говорить! Эй, да не обижайся ты, — Лаврик преградил ей дорогу, когда она ринулась к выходу, и вот в него она влепилась, едва не сломав нос о твердый подбородок.
Ей показалось, от него пахнет яблоками, землей и теплом. Его глаза разглядывали ее, внимательно, пристально и как будто в первый раз, и только звон ведра, которое Егор сдвинул с места, чтобы освободить себе поле для работы, отвлек Нику от мыслей о том, что глаза у Лаврика черные, как уголь-антрацит, а на правом смешно торчит вверх длиннющая ресница.
— Давай иди, сушись, — сказал он Нике, взяв ее за плечи и отодвигая в сторону выхода так решительно, что она даже и не подумала возражать. — Мы тут закончим и все уберем.
— Да, иди, — сказал Егор, уже деловито протирая лужу, в которую она только что села.
— Спасибо, — снова сказала Ника, поворачиваясь спиной вперед, чтобы они не видели огромное пятно у нее на юбке, хоть это и было глупо. — Я это… как его…
Ей вдруг стало совестно, лицо потеплело, а уши так и загорелись огнем.
— Вы можете оставить, я посушусь и это… сама…
Лаврик хмыкнул, Егор поджал губы, не отрываясь от дела. Ника едва не сдалась, но все-таки попробовала снова, отчаянно заикаясь и бормоча почти себе под нос:
— Когда б-б-будет ваша очередь, я мог-гу прийти и помочь.
— Да, обязательно, — сказал Егор серьезно, отжимая тряпку и все так же не глядя на Нику, и та, растерянная и смущенная, все-таки ушла.
Когда Ника высушилась у электросушилки в туалете и заглянула в класс, чтобы все-таки поблагодарить ребят и попросить их не рассказывать никому на свете, что она пела, их уже не было.
ГЛАВА 2. НИКА
Олежка испуганно стрельнул в меня глазами, когда вместо обещанной тети-врача в комнату вошел дядя, но я успокаивающе улыбнулась и сказала, что этого дядю зовут Егор Иванович, и он — мой хороший знакомый.
— А я — Олег Лаврович, — сказал мой сын серьезно, протягивая из-под одеяла руку, и Егор взял ее и пожал так, словно это разумелось само собой.
Я выдвинула из-под стола стул, чтобы Егор мог сесть поближе к диванчику, на котором лежал Олежка, а сама встала у окна, покусывая губы и глядя перед собой.
Реальность становилась зыбкой, плыла и упорно пыталась исчезнуть. Я не хотела ей этого позволять, но оказалась слишком растеряна и слишком уязвима в момент, когда был нанесен первый удар, и мой разум не смог меня долго защищать.
Сначала исчез диванчик с Олежкой. Потом пол, застеленный темно-коричневым ковром, потом трельяж с кучей баночек и флакончиков с косметикой, и только Егор оставался в этой реальности незыблемой точкой отсчета, нулевым меридианом, началом системы моих координат, в которых графиком была моя прошлая жизнь.
* * *
Лаврик называл ее «Никанор Палыч», а она в отместку дразнила его банным листом. Для Егора она была Ника…трусливый заяц, смешная, рыжики еще куча глупых нежных имен и прозвищ… но это потом, совсем потом, а
