Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 224
Переулки города подобны капиллярам, парки его — легким. В дождь и туман городской осени блестящие камни и булыжник старых улиц словно кровоточат. Уильям Гарвей, ходя по улицам в бытность свою хирургом больницы Сент-Бартоломью, заметил, что шланги пожарных насосов выбрасывают воду такими же толчками, как вскрытая артерия выбрасывает кровь. В говоре кокни метафорические представления о частях тела лондонца циркулировали еще столетия назад: gob (комок) в значении «рот» зафиксировано в 1550 году, paws (лапы) в значении «руки» — в 1590 году, mug (кружка) в значении «лицо» — в 1708 году, kisser (от kiss — целовать) в значении «рот» — в середине XVIII века.
Больница XVII столетия, где работал Гарвей, находилась рядом со смитфилдской скотобойней, и это соседство рождает иной образ города. Он ненасытен и плотояден, охоч до людей, жратвы, товаров и питья; он потребляет и испражняется, движимый неутихающей жадностью и вечным вожделением.
Для Дэниела Дефо Лондон был огромным телом: «В нем все обращается, оно все извергает и под конец за все расплачивается». Вот почему этот город часто изображали чудовищем — жирным и отечным великаном, который губит больше, чем порождает. Голова непомерно велика, лицо и руки уродливо деформированы и «лишены всякого пристойного образа». Поистине это «опухоль», «исполинский нарост». Сотрясаемое лихорадкой, задыхающееся от пепла, тело это влечется от Великой чумы к Великому пожару.
Как ни воспринимай Лондон — пробудившимся от сна свежим юношей или уродливым великаном, — мы в любом случае должны видеть в нем организм, подобный человеческому, со своими собственными закономерностями жизни и роста.
А раз так — вот его биография.
Иные возразят: подобная биография не может составить часть подлинной истории города. Соглашаюсь и признаю этот дефект; в оправдание себе скажу, что подчинил стиль исследования характеру предмета. Лондон — лабиринт наполовину из камня, наполовину из плоти. Его нельзя представить себе во всей полноте, его можно лишь пережить на опыте как дикую местность, состоящую из множества переулков, проездов, дворов и магистралей, где способен заблудиться даже самый искушенный лондонец. Еще одно любопытное свойство этого лабиринта состоит в том, что он непрерывно меняется и растет вширь.
Биография Лондона, кроме того, не может быть подчинена хронологии. Лондон предвосхитил построения нынешних теоретиков, предположивших, что линейное время — фикция, порожденная человеческим воображением. В городе сосуществует много различных форм времени, и с моей стороны было бы глупо насиловать их характер ради того, чтобы создать традиционное повествование. Вот почему эта книга по-донкихотски скачет во времени, вот почему она сама образует лабиринт. Если история лондонской бедности поставлена рядом с историей лондонского безумия, то взаимосвязи, возможно, дадут больше пищи для размышлений, чем любое историческое исследование в общепринятой форме.
Главы истории напоминают маленькие калитки у Джона Беньяна посреди «трясин отчаяния» и «долин унижения». Поэтому я порой схожу с узкой проторенной тропы в поисках тех высот и глубин городского опыта, что не знают истории и, как правило, не поддаются рациональному анализу. Я верю, что та толика понимания, какой я обладаю, сделает мой рассказ достаточно убедительным. Я не Вергилий, приглашающий пытливых Данте в путешествие по четко очерченному, круговому царству. Я всего-навсего спотыкающийся лондонец и хочу провести других маршрутами, по которым ходил всю жизнь.
Читателям этой книги придется блуждать в пространстве и в воображении. По пути они могут потерять ориентировку, испытать минуты неуверенности; иные странные фантазии или теории могут вызвать у них оторопь. На некоторых улицах подле них будут медлить, моля о внимании к себе, необычные или болезненно ранимые люди. Они столкнутся с аномалиями и противоречиями — ведь Лондон настолько велик и неуправляем, что заключает в себе едва ли не все на свете; они столкнутся с сомнениями и неясностями. Но их ждут и минуты откровения, когда город предстанет перед ними вместилищем тайн людского мира. Самое мудрое тогда — склониться перед необъятностью. Отправимся же, полные предчувствий, куда указывает милевой придорожный камень: В Лондон.
Лондон Март 2000
Питер Акройд
С ДРЕВНИХ ВРЕМЕН ДО 1066 ГОДА
Глава 1
Море!
Если вы дотронетесь до постамента конной статуи короля Карла I на Чаринг-кроссе, ваши пальцы могут наткнуться на окаменелые останки морских лилий, морских звезд или морских ежей. Существует фотография этой статуи, сделанная в 1839 году; даже от попавших в кадр наемных экипажей и мальчишек в цилиндрах веет далеким прошлым, но как же невообразимо давно жили эти крохотные морские обитатели! В начале было море. Одна из популярных некогда песенок называлась «Почему бы в Лондоне не плескаться морю?», но тут и спрашивать нечего: ведь пятьдесят миллионов лет назад на месте нашей столицы действительно гуляли морские волны.
Водная стихия и поныне напоминает о себе следами, оставленными ею на древних камнях Лондона. На портлендском камне, из которого сложены Кастомс-хаус и церковь Сент-Панкрас-Олд-черч, различимы диагональные напластования, возникшие благодаря океанским течениям; на стенах Британского музея и Мэншн-хауса, резиденции лорд-мэра, попадаются вкрапления доисторических ракушек. Сероватый мрамор вокзала Ватерлоо хранит отпечатки морских водорослей, а характерные борозды на стенах подземных переходов свидетельствуют о мощи давно отбушевавших ураганов. По камням моста Ватерлоо можно изучать ложе верхнеюрского моря. Таким образом, нас до сих пор окружают шторма и течения, и, как писал Шелли, Лондон, этот «великий океан», «извергает на берег останки жертв и воет, требуя еще».
Лондон всегда был гигантским океаном, в котором нелегко уцелеть. Купол собора Св. Павла порой словно дрожит над седым волнующимся морем тумана, а темные потоки людей струятся по мостам, Лондонскому и Ватерлоо, и растекаются по узким столичным улицам. Социальные работники в середине XIX века говорили о спасении «утопающих» в Уайтчепеле и Шордиче, а романист той же эпохи Артур Моррисон пишет о «множестве людей, потерпевших крушение», которые вопиют о помощи. Генри Пичему, написавшему в XVII столетии книгу «Искусство жить в Лондоне», этот город видится «бескрайним морем, полным бушующих ветров, опасных отмелей и рифов», а Луи Симон в 1810-м с удовольствием прислушивался к «размеренному неумолкаемому рокоту его волн».
Если посмотреть на город издалека, вы увидите море крыш; людские потоки в его темной глубине заметны не более, чем обитатели какого-нибудь неведомого океана. Но на самом деле здесь вечно бурлит беспокойная жизнь со своими водоворотами и течениями, пеной и брызгами. Уличный шум похож на гул морской раковины, а в прошлом, когда город погружался в плотный туман, его жители словно бродили по морскому дну. Даже городские огни ничего не меняют, и Лондон по-прежнему остается тем, что Джордж Оруэлл описывал как «океанское ложе, над которым скользят светящиеся рыбы». Это привычный образ столицы, особенно часто встречающийся в романах XX века — поры, когда чувство безнадежности и подавленности придавало городу черты загадочной, безмолвной пучины.
Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 224
