дрожь. Вспомнилось то, о чём не хотелось бы вспоминать. Звуки аккуратных шагов до двери послышались заранее, поэтому я задержал дыхание, боясь непонятно чего.
Она говорила по телефону, сильно удивилась, увидев меня на пороге. Ждала кого-то, что так быстро открыла дверь? До этой секунды она смеялась, шутила, но телефон выпал из её рук на кафельный пол прихожей, женский звонкий хохот стих вместе с пластиковым ударом телефона об пол. Она набрала воздуха в лёгкие, но я ударил прежде, чем прозвучал её крик. Она упала спиной на пол, кажется, ударилась затылком. Я быстро зашёл и закрыл за собой дверь. Помню, однажды к нам постучались соседи, когда мы громко трахались. Слышимость тут и так слишком высокая, и необходимо сделать всё быстро, чтобы никто ничего не услышал. Тем более в такой поздний час, когда шум с улицы пропал совершенно, и можно различить чужое дыхание за стеной.
Я достал из портфеля скотч и быстро обмотал её рот, обернув несколько раз ленту за затылком и оставив лишь нос торчать поверх. Она замычала, но даже без скотча сделала бы это тихо. Когда я поднял её с пола за плечи, внизу уже растеклось небольшое кровавое пятно. Мелкие капли сползали по белокурым коротким волосам, быстро превращаясь в коричневую корку. Пришлось оттащить её в большую комнату. Здесь стояли картины её авторства. Никогда мне не нравились. Слишком претенциозно. Эти портреты чересчур простые. Две линии и глупый чёрно-белый градиент. Такая безвкусица. Надо было ей сказать об этом раньше. Кровать как всегда не заправила, хотя я говорил, что это некультурно и некрасиво, даже если никто не ждёт гостей.
Положил её на пол лицом вниз и замотал руки за спиной тем же скотчем. Её кулачки сложились в замо́к, она немного согнулась, чтобы выворот плеч был не таким сильным. Стоны стали чуть громче. Я пнул её в бок, надеясь, что поможет, но скулёж стал лишь протяжнее, никак не тише.
— Помолчи, пожалуйста, а то они услышат, — шепнул я ей на ухо, пока переворачивал лицом к потолку, — не хочу, чтобы к нам опять стучались.
Из её глаз потекли скупые слёзы, смазывая тушь, нанесённую безобразно толстым слоем. Помада с губ стёрлась под скотчем. Она что, куда-то собиралась уходить? Куда можно уезжать так поздно? Неужели к нему?
Я старался не думать об этом, но с каждой секундой получалось всё хуже. Эта ревность не покидала ни днём, ни ночью. Я слишком поверил ей, чтобы сейчас не размышлять о том, как низко она со мной поступила. Да, я сильно обиделся, и мне хочется, чтобы она знала. Её взгляд был устремлён ровно на меня, зрачки тряслись, блики бегали туда-сюда по её глазным яблокам. Как же сильно я любил эти глаза.
Достал из портфеля нож и наклонился над ней. Снег таял на плечах моей куртки, и вода капала на её побелевшее лицо, когда лезвие приблизилось к тонкому женскому горлу. Она могла лишь мотать головой, и мысленно я поблагодарил её за то, что она не стала опять мычать. Терпеть не могу, когда она так делала. Во время секса тот же звук, и он противен. Хоть и просил так не стонать, но она продолжала. Делала всё, чтобы мне было неприятно. Никогда не встречал такой девушки, и это чистая правда. Я ненавидел её так же сильно, как и любил. Грязная сучья блядь!
Нож в её плечо вошёл легко и плавно. Кожа смялась, как полиэтиленовый пакет, когда провернул лезвие вокруг оси. Она выгнула шею и зарычала. Зажав ей нос, чтобы убавить громкость, я достал нож и воткнул его в живот. Он проскользнул так гладко, что и поверилось бы с трудом, если бы не красное пятно, быстро разрастающееся на белой майке, сквозь которую видно набухшие соски. Я посмотрел вниз, её шортики, еле закрывающие ягодицы, немного сползли. Она без трусиков. Небритый лобок показался на свет, и я, достав лезвие, ударил прямо туда. По моим зубам и дёснам прошла странная дрожь, словно сам ощутил чужую боль. Что-то под пупком сократилось и снова расслабилось. Она извивалась и пыталась освободиться, но быстро ослабевала, теряя кровь.
Наступила тишина, лишь трение её одежды об пол звучало в комнате. Только поэтому стало слышно, как в прихожей что-то вибрирует. Я отпустил связанное тело и подошёл к двери. На её телефон кто-то звонил. Экран высветил мужское имя, и рядом с ним сердечко. С моим именем она никогда не ставила сердечко, а это было чёрным. Знаю, что она любит чёрный цвет. Я выключил телефон и положил на тумбочку в прихожей.
Она лежала на полу и извивалась, как гусеница. Из живота обильно вытекала кровь, а я не хотел, чтобы всё прошло слишком быстро. Тихо — да, но не быстро. Перевернул её на спину, коленом прижав к полу в районе живота. Навис над ней и смотрел прямо в лицо. Скотч был так крепко намотан, что вокруг него на бледной коже щёк образовались красные набухшие пятна. Я ткнул в них ножом, вставляя лезвие всё глубже, водя кончиком по скулам. Она закрыла глаза и обмякла. Неужели упала в обморок? Кажется, да. Я приложил два пальца к её вене на шее и ощутил еле уловимый пульс. Отложил нож и похлопал по щекам. Никакого результата. Что ж, это было ожидаемо.
Я встал и посмотрел на неё ещё раз. Она так сексуальна, резко нагрянувшая эрекция упёрлась во внутреннюю сторону штанин. В рюкзаке лежала маленькая пила, купил сегодня утром. Её лезвие было белым и блестящим, а ручка такая жёлтая, что резала глаза. Мда, забавно звучит. Я начал с ног. Первые движения давались трудно, лезвие соскальзывало и постоянно норовило выскочить из вспотевших ладоней. Она открыла глаза, когда зубцы добрались до кости. Подняв голову, опять громко замычала, и я кулаком с размаху ударил прямо в лоб. Опять бахнула затылком об пол. Сраные соседи снизу, небось, это услышали. Странно, до сих пор не стали стучать. Я сделал рывок посерьёзнее, и пила начала справляться с костью. Хочется, чтобы эта мразь всё чувствовала. Моя боль не буквальна, но и легче она не кажется от этого. Мне было обидно, а теперь будет обидно ей.
Вторая нога пошла легче, и получилось справиться за меньшее время. Стирая рукавом пот со лба,
