Сегодня вечером я дам самые точные распоряжения о том, чтобы мои письма доставили тебе в те числа, которые на них указаны, а также приму меры к тому, чтобы меня не могли разыскать.
Затем я уйду из жизни. Незачем рассказывать тебе — как; все подробности этого отвратительного действия неуместны. Они могли бы причинить тебе боль, даже по прошествии стольких лет.
Важно то, что мне удалось оторвать тебя от себя самой и сделать это осторожно и ласково, не ранив тебя. Я хочу и дальше заботиться о тебе, а для этого я должна жить и после моей смерти. Разрыва не будет, ты бы его, возможно, и не перенес, ведь тебе все огорчения причиняют такую острую боль. Я буду возвращаться к тебе, — не слишком часто, чтобы понемногу мой образ изгладился из твоей памяти, и не слишком редко, чтоб избавить тебя от ненужных страданий. А когда ты узнаешь от меня самой всю правду, пройдет столько лет (а ведь время помогает мне), что ты уже почти не сможешь понять, что значила бы для тебя моя смерть.
Луи, родной мой, сегодняшний наш последний разговор кажется мне каким-то зловещим чудом.
Сегодня мы говорим очень тихо, почти неслышно, — уж очень мы далеки друг от друга, ведь я существую только в тебе, а ты уже забыл меня. Сегодня значение слова «сейчас» для той, которая его пишет и шепчет, совсем иное, чем для того, кто будет читать это слово и тихо произнесет «сейчас».
Сейчас, преодолев такое громадное расстояние во времени, преодолев вечность — пусть это покажется нелепым, — сейчас я целую тебя, как прежде. Вот и все… Больше я ничего не прибавлю, потому что боюсь стать печальной, а значит, злой и потому, что не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших мечтах, которые неизбежны, когда любишь и когда любовь огромна, а нежность беспредельна.
