— Эй, ты что, совсем? — слышу обвиняющий голос водителя. — Едва не убила его, а теперь на шею вешаешься?
Убила? Я? Голова едва не разрывается от осознания правды. Это я… Это действительно я виновата!
Отлипаю от рук Глеба и наконец поднимаю на него глаза. Вздрагиваю, столкнувшись с измученным и одновременно гневным взглядом.
— Глеб, — выдыхаю я, невольно отползая от его ног по мраморному полу, — прости…
Морщится болезненно.
— Действительно считаешь, что обычного «прости» достаточно после того, что натворила?! — рявкает Виктор.
— Витя, — наконец подает голос Глеб, прерывая водителя. — Оставь нас.
Виктор явно сомневается, стоит ли исполнять указание. Глядит на меня с нескрываемой неприязнью, будто я могла нарочно причинить вред Глебу. Что еще за бред?!
Он все же поворачивается и выходит из кухни. Слышу, как хлопает входная дверь.
Глеб тяжело отпирается на стол ладонью и неторопливо поднимается со стула. Открываю рот, глядя, как этот сильный мужчина с трудом делает такую простую вещь. Тут же подскакиваю на ноги, желая ему помочь.
Он поднимает руку, останавливая меня. Выпрямляюсь по струнке в ожидании, пока он заговорит. Словно приговора своего жду.
Глеб поднимает на меня хмурый, полный боли взгляд. Глаза устало скользят по моему телу и концентрируются в районе живота.
— Дочка, значит? — хриплым голосом выдавливает он. А взгляд наконец теплеет.
Так он уже знает? Киваю, неосознанно улыбаясь. А Глеб вдруг шагает ко мне и заключает в объятия. Как же хорошо! Я так боялась, что больше никогда не смогу почувствовать этого.
И снова этот мучительный вздох, путающийся в моих волосах.
Обвиваю его могучий торс в ответ. Утыкаюсь лбом в широкую грудь. Касаюсь губами ткани его футболки. Больше ничего не надо. Достаточно просто стоять вот так. Зная, что он жив.
Сильная рука ложится на мою шею, зарываясь в волосы, вынуждая меня откинуть голову.
Глеб вдруг впивается в мой рот, и я не могу сдержать нетерпеливый стон. Чувствую, как он покачивается. Сильнее вцепляюсь в его тело, помогая устоять на ногах. Он подталкивает меня к кухонному гарнитуру и упирается рукой в верхний ящик рядом с моей головой.
Всего на секунду оторвавшись от моих губ, Глеб пытается перевести дыхание. Трясет головой, не открывая глаз и словно стараясь сбросить наваждение.
Обхватываю его лицо руками, осторожно поглаживая пальцами отросшую бороду. И сама тянусь к губам, оставляя нетерпеливые короткие поцелуи.
Обвив мою талию жесткой рукой, он усаживает меня на разделочный стол, становясь между раздвинутых ног, и снова врывается в мой рот грубым поцелуем. Прямо как наша первая встреча в этом доме…
Пальцы на моей шее вдруг сжимаются до боли. И я вздрагиваю. Такое чувство, что он не собирается останавливаться. Отрываюсь от настойчивых губ, чтобы сказать:
— Глеб, мне… — осекаюсь, заметив ярость в любимых черных глазах.
— Я бы предпочел убить тебя собственными руками… — рычит он в мои приоткрытые от изумления губы. — Но ты и тут мне шансов не оставила.
Что?
— Скажи это, — требует он, но я не понимаю, чего он от меня хочет. — Ну же! Три заветных слова…
— Я люблю тебя, — ни секунды не сомневаясь, отзываюсь я, но вздрагиваю, когда прямо рядом с моей головой в шкафчик впечатывается тяжелая ладонь.
Лицо Глеба искажает гримаса боли и ненависти. Вижу, как дергаются желваки.
— Не смей больше произносить эту наглую ложь, — шипит он, нависая надо мной.
— Глеб…
— Скажи. Скажи, что предала меня! — гремит его голос, отдаваясь грохотом в моей груди. — Я хочу услышать это из твоего лживого рта!
Ничего не понимаю. Я предала? Да, он чуть не погиб, прикрывая меня. Но я ведь…
— Говори! — снова требует он.
— Глеб, я… не понимаю, — рвано вдыхаю, когда большая ладонь ложится на мое горло и угрожающе сжимает его.
— Какая же ты дрянь. Нарочно залетела от меня, чтобы избежать расплаты? — Он так лязгает зубами, что у меня в ушах начинает звенеть от страха. — Даже не надейся. Для тебя это лишь временное спасение.
Голова кружится. Сердце ухает вниз. Что это с ним?
— Родишь моего ребенка. Тогда и разберемся!
В панике хватаю ртом воздух.
Успеваю заметить, что его яростный взгляд вдруг теряет решимость, становясь взволнованным. Глеб подается вперед и ловит меня в объятия, тогда как на мои глаза наползает пелена.
И сознание отключается.
Глава 3.АНЯ: Дура
Лениво открываю глаза.
Белоснежный потолок. Какое-то раздражающее слух пиликанье поблизости. Где это я? Окидываю усталым взглядом помещение, пахнущее осточертевшим дезраствором. О нет…
Резко сажусь на кровати, не в силах поверить глазам. Больница? Снова?! Нет. Нет-нет! Быть того не может! Я ведь только что была в руках Глеба! Это же не может быть сном?! Я не выдержу опять этой потери! Он ведь точно только что был рядом! Пусть злится и желает меня убить, только бы живой…
Слышу, как щелкает замок, и в палату врывается шум из коридора. Но из-за ширмы перед кроватью не могу увидеть, кто вошел.
— Тебе бы сейчас своим восстановлением заниматься, а ты опять об этой девице печешься, — ворчит незнакомый голос.
— Это мой ребенок, — отвечает второй голос, и я облегченно откидываюсь обратно на подушку. — Я должен был убедиться, что она в порядке.
Глеб. Значит, не приснился. Слава тебе господи! Живой…
Невольно вспоминаю угрозу, которую он бросил, прежде чем я отключилась. И вздрагиваю. Он ведь не заберет у меня малышку?
Снова в панике сажусь на кровати. Нет! Он не посмеет. Живой — хорошо. Даже отлично! Но это ведь мой ребенок! Моя дочка!
Кровь в висках начинает стучать с такой силой, что в глазах темнеет. В хаотичных мыслях мелькает осознание, что если Глеб захочет, ему не составит труда отобрать у меня ребенка.
Нет! Ни за что. Только через мой труп.
— Как ты можешь быть так уверен? — спрашивает незнакомый голос, подкидывая мне идею.
Действительно! Как он может быть уверен, что моя малышка от него?
— Она не твоя! — выкрикиваю я, не успев как следует подумать.
В палате повисает пробирающая до дрожи тишина. Успеваю досчитать до десяти в попытке восстановить нервное дыхание. А затем из-за ширмы выплывает разъяренное лицо Глеба.
— Что. Ты. Сказала? — рокочет он.
— Н-не твоя! — уже куда менее уверенно выпаливаю я.
— Что и требовалось доказать. — Из-за ширмы, пожимая плечами, выходит и второй мужчина. — Я ведь говорил.
