В действительности к тому возрасту, как этот поход становится по силам, ребенок уже мечтает о другом. Идиоты — жить в Чарна-Сити. Умные — найти такую работу, чтобы в перспективе можно было переехать в Чарну-Промышленную. В итоге все до, после и иногда вместо школы вкалывают на уборке дорог или на фермах, самым везучим и впрямь удается прорваться в Сити — уборщиком, но все же в Сити! — и Вессем автоматом снимается с повестки дня. Да и верят в него после двенадцати только полные фрики. Нико был единственным человеком из тех, кого я знала, кто вырос и все равно хотел в Вессем. И даже нашел способ туда попасть.
Нет, я уверена, мы были не единственные, кто туда дошел. Просто у нас хватило глупости об этом рассказать.
— Что конкретно ты вообще-то сделала? — спросила Эме.
— А что говорят?
— Да всякое. Что вы завели этих ребят в лес и пытались ограбить и убить к хренам собачьим. Потом ты попалась, а Коди сбежал. Как-то так.
Я помолчала. Дождь усилился, машина виляла на мокрой дороге, по салону плавали клубы дыма.
Лучше бы мы и правда пытались их убить.
— Так это правда? Коди сбежал?
— Нет.
— А что тогда?
— Знаешь, давай потом, хорошо, — пробормотала я.
Эме резко затормозила — мы стояли у здания социалки.
— Подожди, я быстро, — сказала я, выскакивая из машины.
Экран на стене показывал то, что ему и положено было показывать в такой конторе, — счастливых людей, занятых честным трудом. Когда я вошла, там как раз крутился промо-ролик Восточных шахт. На экране появилась улыбающаяся семья шахтера (почему-то он ходил в защитной каске даже дома), затем карта — самый юг Промзоны, черт его знает, почему шахты называются «Восточные». Говорят, там хорошо платят и даже фильтры выдают по квоте, но шахта — она и есть шахта. Там всегда люди нужны.
Приложив комм к терминалу у входа, я получила номер и стала в короткую очередь. Людей было немного — в такую погоду идти в социалку можно лишь по очень острой необходимости — но сесть все равно было некуда, так что я десять минут подпирала стену, два раза посмотрела на веселого шахтера и его друзей, один раз — на доброго доктора, призывавшего вакцинировать детей от гриппа Вентра, потом прокрутили короткий выпуск местных новостей (там все было как обычно — город процветает, пожар на мусорном полигоне успешно потушен, в Промзоне закрылся какой-то цех, ожидается временное повышение цен на электричество, в галерее Чарна-Сити прошло открытие международного конкурса голографических моделей), следом — рекламу программы дополнительного обучения самым востребованным специальностям. На словах «государственная компенсация расходов для лиц младше двадцати» я заинтересовалась, но тут комм в моих руках завибрировал, и я двинулась к одной из сизых матовых дверей.
Социальный работник — женщина лет пятидесяти с отечным желтоватым лицом — смотрела на меня с подозрением. За ее спиной был все тот же экран, на котором снова был веселый шахтер. На столе перед женщиной лежал новенький респиратор. Когда я заходила, она приложила его к лицу и не убирала, пока дверь не закрылась.
Цвет моей новой карты — коричневый — сам по себе как бы намекал, что я теперь человек второго сорта. Когда я протянула ее женщине, та помедлила, словно раздумывая, стоит ли к ней прикасаться, затем все же взяла — брезгливо, двумя пальцами, за краешек.
— Не бойтесь, это не заразно, — сказала я.
Она поджала губы и сунула карточку в ридер на своем терминале.
— Реталин Корто, восемнадцать лет, первая судимость, — зачем-то прочитала она вслух. — Не могла придумать себе имя получше?
Я вздрогнула. Никто и никогда меня так не называл. Нашим шестнадцатилетним родителям казалось очень забавным назвать близнецов в честь своих любимых таблеток. Наверное, они и тогда были под кайфом — иначе я ничем не могу объяснить то, что они не смогли даже правильно списать название с упаковки. Но в младшей школе мы с братом сумели ясно донести до окружающих, что нас стоит называть Рета и Коди и никак иначе. А когда папаша слинял, мы с братом торжественно сменили фамилию в «таккере» с Корто на Немет, фамилию матери. Правда, дальше дело не пошло — во всех официальных документах у нас осталась фамилия отца. Но про это мало кто знал, и мы были довольны. С тех пор имя Реталин Корто я слышала только в полиции. Теперь, наверное, буду слышать часто.
Картинка на экране сменилась — там сажали деревья. Я присмотрелась — Государственному лесничеству требовались рабочие. Ну-ну. Двоюродный брат Эме как-то туда устраивался на сезон, говорит, один парень заблудился в болоте и с концами, жуткое место.
Не дождавшись ответа, женщина принялась вбивать какие-то данные, одновременно повторяя то, что я уже слышала от охранника:
— Ты должна приходить сюда отмечаться. Три недели ходишь каждый день, потом — раз в неделю.
Я кивнула. Почему бы не ходить.
— Ты имеешь право на социальное жилье, — она выложила на стол одноразовый магнитный ключ, на котором был написан адрес.
Знала я этот адрес — общежитие за авторазборкой, дыра дырой. Гетто внутри гетто.
— Придешь туда и зарегистрируешься по социальной карточке, бесплатно на три недели, потом надо платить, условия проживания тебе пришлют.
Я попыталась вставить слово, но безуспешно.
— Так, теперь социальное пособие. Его переведут на твой счет в течение четырех часов. Это прожиточный минимум на три недели, — она достала из ридера и швырнула мне через стол мою карту. — За это время найди работу.
— А если не найду?
Женщина подняла на меня взгляд. На экране за ее спиной шла реклама дыхательных фильтров. Мужчина белом халате заканчивал объяснять, как важно ходить в респираторе и отслеживать уровень соединений фтора в воздухе. Наконец его сменил информационный ролик клиники для наркозависимых.
— Очень советую найти. В противном случае — ты знаешь место, где тебя обеспечат жильем и работой.
— На три недели? — спросила я.
Женщина моей шутки не оценила и поджала губы:
— Это все.
Я вздохнула и повернулась к выходу. Перспективы открывались радужные.
Когда в тринадцать лет мы с Коди нашли работу в теплицах, то считали, что нам несказанно повезло. Во-первых, там стояли воздушные фильтры — то, что там росло, предназначалось для Сити. Во-вторых, если не наглеть, можно было съесть немного этих даров природы в слепой зоне камер. В-третьих, там регулярно платили, причем деньгами, а наш отец в очередной раз решил, что пора и честь знать, так что деньги были
