вновь с волненьем приношу
Стихи на Гертов суд.
С тех пор мой грозный судия
Грозней, наверно, стал,
Но вырос, кажется, и я,
От века не отстал.
И Герт признался даже мне
(Свидетель – телефон),
Что от стихов моих в спине
Дрожь ощущает он.
Он говорил мне: «Хорошо!» –
Прикрыв рукою глаз…
А помнишь, Юра, как пришёл
К тебе я в первый раз?
Тогда раздавлено домой
Я шёл, повесив нос,
Переживая первый свой
Решительный разнос.
«Не вздёрнуться ли на столбе?» –
Сверлила мысль, маня…
Но сердце чуяло: тебе
Поверилось в меня.
Семнадцать было мне тогда
И тридцать лет тебе –
Я благодарен все года
За этот день судьбе.
Но не было годов и лет,
Что разделяли нас –
И знай: всё тот же Юрка Герт
Ты для меня сейчас.
И сам я – Санька Авербух
Всё тот же, не другой:
Люблю тебя, мой старый друг,
Учитель дорогой.
21 ноября 1997
Печальное письмо 15 июня 1998 Герт написал мне из Кливленда в Иерусалим:
«Болезни жрут… Впереди же – нерсингхом, чужая речь, уход чужих людей, бессмыслица остатка жизни.
Это перспектива. И чужой, мрачный Кливленд, где оказались, запихнутые в этот каменный мешок.
И действительно выходит, что после библейского «Иова» никто ничего мудрее и точней не сказал…»
3
ПОСЛАНИЕ ЮРЕ ГЕРТУ
Выскочила из конверта
Весть, печальная весьма:
Жрут болезни тело Герта –
Узнаю в конце письма.
Герт клеймит с ожесточеньем
Мрачный кливлендский удел:
Он к тому же настроеньем
Скверным – тоже заболел.
Перестройка, Муза, дочка,
А в конечном счёте – рок
Запихнули Герта прочно
В Кливленд – «каменный мешок».
Неизбежность нерсингхома
И чужого языка…
Мне пока что не знакома
Эта Гертова тоска.
На моём пока что быте
Не лежит сия печать,
И не мне тебя, учитель,
В этой жизни поучать.
Но скажу тебе от сердца:
Ты-то сам хоть не спеши
Растравлять избытком перца
Борщ пораненной души.
Не явлю тебе, дружище,
Я спасительную весть –
Лишь замечу: до кладбища
Жизнь пока что всё же есть.
Воздух есть, земля и небо,
Есть природы торжество,
И довольно в доме хлеба,
Чтоб не думать про него.
Эти думы, муки эти
Скольким в жизни суждены! –
Но добрее нет на свете,
Чем Америка, страны.
Соглашусь: чужие песни
Душу здесь не веселят,
И жестокие болезни
Перспективы не сулят.
Но пока мы в мире живы
Столько, сколько суждено,
Про худые перспективы
Думать глупо и грешно.
Есть у каждого мужчины,
Если только он живой,
Персональные причины
Для кручины мировой.
Но всегда найдут живые,
В порицанье бытию,
Основанья мировые
Персональному нытью.
Знаю: мир наш безобразен,
Но: сокрыт в нём Божий Глас! –
Твой премудрый «Иов» разве
Не тому ли учит нас?
И не ты ли так умело
Рассказал когда-то мне,
Как был счастлив Кампанелла
И под пытками в тюрьме.
Посмотри ж на вещи шире
И порадуйся судьбе:
Есть причины в этом мире
Быть счастливым и тебе.
Сколькие вокруг убоги!
Ты же – цел и не в долгах,
И здоровы руки-ноги,
И стоишь на двух ногах.
Навестить детей и внука
Выпадает в день иной,
И живёшь ты не в разлуке
С умной преданной женой.
А ведь сколькие, до срока
Растеряв детей и жён,
Дохнуть будут одиноко,
Например, как я – пижон.
Скольких, скольких после смерти
Не припомнят никогда
Люди! – разве только черти
После Страшного Суда.
Ты ж свою земную повесть
Записал, отшлифовал
И при этом честь и совесть
Никогда не предавал.
Так порадуйся же, Юра,
Как подарку, бытию:
Русская литература
Сохранит судьбу твою.
И какое это благо,
Что за счастье и добро,
Если есть ещё бумага,
Вдохновенье и перо.
Есть ещё талант и сила,
И горение внутри,
Есть восставшая Россия,
Что ты там ни говори.
Разве это не опора,
Не в твою ли также честь?
А ещё на свете Тора
У тебя, еврея, есть!
От её премудрых правил
Сторониться не спеши.
А ведь есть ещё Израиль –
Тоже радость для души.
Глянь: травимый целым светом,
Он – не чудо ли? – в полёт!
Как подумаю об этом –
Так душа и запоёт.
Будь ты болен и изранен,
Да свершится вещий сон:
Нас ещё спасёт Израиль,
Если сам спасётся он.
Я-то верю, что спасётся,
Всех врагов переживёт,
И, ликуя, сердце бьётся,
И тебя к тому зовёт.
По пророчествам Завета,
Будет счастье на земле! –
А тому, кто верит в это,
Свет сияет и во мгле.
Возродится и Россия –
Наша горькая мечта:
Срифмовался наш Мессия
С ней, беспутной, неспроста.
Озарит и осчастливит
Исраэль, спасая мир,
Так что даже мрачный Кливленд
Даже Герту станет мил.
Пусть летит к тебе счастливый
Этот зов и тычет в бок…
А про наши перспективы
В мире знает только Бог.
Но на зов Его сердечный
Надо, Юра, отвечать! –
Хоть не мне тебя, конечно,
В мире этом поучать
3 июля 1998,
Иерусалим
Юрий Михайлович Герт умер в Кливленде 21 июня 2003.
Я говорил с ним по телефону в один из последних дней его жизни, когда он уже и говорить-то почти не мог, но выкрикнул мне на прощанье: «Санька! Пиши, не прячься и не отчаивайся!» Хорошо понимаю, что именно он хотел мне этим сказать. Это была его мне последняя заповедь. Стараюсь следовать по мере сил.
Да будет благословенна память об этом благородном человеке и замечательном писателе!
Надеюсь и мечтаю, что его талантливые книги ещё не раз найдут, откроют и прочтут в старых библиотеках или у себя в интернете жаждущие правды и справедливости молодые сердца – в России, в Америке, в Израиле.
Исай Авербух
Иерусалим, Израиль
