– Замок построил мой отец, – рассказывал Брайан. – Он был необычным человеком. Одержимым большими идеями. До него там все лежало в руинах. Отец купил землю, намереваясь восстановить старое здание, но потом… слегка помешался. В замке есть уголки, о которых я даже не подозреваю. У моего старика было много секретов.
Судя по тому, что мы увидели, сходить с ума, когда у тебя есть деньги, ужасно весело. Отец Брайана построил замок из замков, позаимствовав кусочки тех, что ему нравились. Там нашлось место и Версалю, и Килкенни, и даже тому немецкому замку, который стоит на заставке студии «Дисней». Нойшванштайн – вроде так он называется. Мама говорит, что снаружи вид у него довольно средневековый. Мне сложно представить, а горы больше подходят для кучки белых, как яйца, домов, где живут Коллинзы и их странные соседи. По словам Брайана, они составляют «костяк деревни», но, между нами говоря, несложно быть костяком в деревне с населением в сотню человек. Тут каждый на счету. Уйдет один – и все развалится. Коллинзы поселились в Баллифране еще до того, как туда приехал отец Брайана. Сам он ходил в школу с Джером Коллинзом, Майком Коллинзом, Пэт Коллинз и Тимом Коллинзом, и, судя по всему, это были еще не все Коллинзы.
– В вашем классе тоже будет парочка Коллинзов, – говорит Брайан. – Эдвард и Шарлин. Славные ребята.
Я таращусь на обойденный вниманием бритвы пучок волос у Брайана на подбородке, делая вид, что внимательно слушаю. Но черные и седые волосы, пробивающиеся через бледную кожу, занимают меня куда больше. Интересно, а какова роль Брайана в деревне? Наверное, он мозг Баллифрана. Уж вряд ли сердце.
С тех пор как Кэтлин узнала об убийствах, она называет замок Брайана не иначе как дворцом убийств. Я пытаюсь ее осадить: тела-то не в замке нашли. Но что-то не дает мне покоя. Где-то глубоко внутри железной занозой засела тревога. Я царапаю ногтями кожу сквозь слои одежды. Кэтлин тычет меня пальцем в ребра и вопросительно вскидывает брови. Я опускаю их обратно. Все будет хорошо. Я знаю. Мы проезжаем мимо знака «Fáilte go Béal Ifreann» – «Добро пожаловать в Баллифран», и Брайан останавливается в деревне, чтобы купить чая и молока. Мы плетемся за ним в маленький магазин и изучаем полки под любопытными взглядами других покупательниц.
– Это мои дочери. – Брайан представляет нас женщине, которая скучает за прилавком.
Она машет ему, чтобы убрал кошелек.
– Считай это свадебным подарком. – Голос у нее бодрый, а вот лицо какое-то неживое. – Рада познакомиться, девочки. Я Ясинта.
Кэтлин косится на меня с таким выражением, словно хочет сказать: «Ну еще бы».
У нее предвзятое отношение к этому имени. Прежде моя сестра была знакома с одной Ясинтой: девушка оказалась до того скучной, что произвела на Кэтлин неизгладимое впечатление. Мы садимся обратно в машину, и Брайн отключает аварийку. Судя по всему, в Баллифране можно парковаться на двойной желтой линии, если тебе нужно «только в магазин заскочить».
Мне от этого не по себе.
Правила ведь не просто так придумали.
Едем дальше.
Колесим по деревне, я ловлю себя на том, что выглядываю на улицах людей, – и не нахожу. Рука Кэтлин задевает мою, и на ее лице проступают те же чувства, что одолевают меня. Те же – и все-таки другие.
Хелен Гроарк когда-то была такой же, как мы. Живым человеком – до того, как стала историей. Девушка, пропавшая в лесах четыре года назад. В то время она была нашей ровесницей, может, чуть постарше. Исчезла по пути домой из школы, хотя там идти всего пятнадцать минут. Через шесть месяцев ее нашли в горах. «Свежий труп» – так сказали в полиции. Изучили части тела, которые смогли найти. Кисть руки – пальцы вымазаны в блестящей фиолетовой краске. Несколько зубов с обрывками брекетов. Остатки грудной клетки. После смерти твоя телесная оболочка превращается в мозаику, которую разглядывают, собирая по крупицам.
В отсутствие тела – во всяком случае, большей его части – сложно сказать, что стало причиной смерти. Можно проводить анализы, гадать, строить предположения. Пытаться определить, что растащили звери, а что было отрезано. В газетах писали о следах зубов – видимо, поработали дикие млекопитающие. Помню, я еще задумалась, что за животное позарится на человека. Волков в Ирландии больше нет. Медведей тоже. Неужели лиса или крупный горностай?
Кэтлин перечисляла имена мертвых девушек в качестве аргумента, почему ей не слишком хочется переезжать в Баллифран. Аманда Шейл, Нора Джинн, маленькая Бриджит Ора. Пятнадцать. Двадцать. Шестьдесят лет назад. Все они были примерно нашего возраста. Друзья Кэтлин выискивали информацию о них, а потом обсуждали, как стервятники, жадные до кровавых подробностей. Осколки бедренных костей, капли крови на камнях. Горы здесь бледные, словно кто-то выпил из них весь цвет. Сквозь зеленый просвечивает серый. Это непохоже на то, к чему мы привыкли. Тут нужно хорошенько потрудиться, чтобы вырасти. Несложно представить, как по окрестностям рыщет смерть. От этих мест веет голодом.
Мы проезжаем мимо почты и маленькой церкви. Мимо школы, где с понедельника будем учиться. Мимо заправочной станции, где древняя колонка соседствует с пластиковой табличкой с цифрами «99». Коричневая краска давно потрескалась и облупилась. Меня не оставляет ощущение, что у всего в Баллифране срок годности истек задолго до нашего рождения.
На склонах холмов пасутся овцы, похожие на использованные ватные шарики, – такие же грязные и помятые. Мы останавливаемся, чтобы пропустить стадо. Я разглядываю пейзаж, в наушниках гремит музыка. Будущее не внушает оптимизма.
В Корке, когда мы еще жили в своем доме, в окружении своих вещей, было легче относиться к происходящему как к приключению и думать, что все сложится как надо, несмотря на расстояние и мои личные заморочки. Мы переезжаем в замок. В настоящий замок на холме. Потом до меня дошло, что в книгах и фильмах старинные дома на холмах не сулят ничего хорошего, если, конечно, вы не мечтаете влюбиться в загадочного мужчину, который хранит по меньшей мере одну страшную тайну. Меня, откровенно говоря, подобная перспектива не привлекает. Искренне надеюсь, что до этого не дойдет.
– Все будет в порядке, – твердила я Кэтлин, а еще своему отражению в зеркале. И друзьям. И маме. И растениям в саду. А сама нет-нет да и нащупывала в кармане маленький бумажный прямоугольник с крупицами соли внутри. Я знала, что ничего не в порядке.
Кэтлин на протяжении всего переезда – хотя кого я обманываю? с самого рождения! – переживала преимущественно о том, что ей уделяют недостаточно внимания. Наши друзья сходят по ней с ума, а я чувствую себя гарниром при главном блюде. В глазах моей сестры есть нечто особенное. В ее лице. В том, как она держится. Она притягивает людей, и они сразу в нее влюбляются. А меня нужно распробовать. Как икру. А Кэтлин – чипсы со вкусом трюфелей, поданные в миске с космическими узорами. Восхитительные на вкус и однозначно круче всех вокруг.
– Мэд, подобные события отравляют энергетику места, – сказала Кэтлин на прошлой неделе. Мы стояли возле мусорных баков позади школьного двора, куда все бегали курить. Тогда наш переезд еще казался чем-то нереальным, услышанной краем уха забавной историей. – Оно все впитывает и хранит. Выжидает…
