волосы, и я визжу, когда он сильно дергает за мой хвостик, губы задевают мое ухо:
— Используй то, что имеешь.
Мой мозг проясняется перед тем, как я открываю рот и кусаю руку, которая держит меня за шею, впиваясь зубами достаточно сильно, чтобы прокусить кожу.
Отец Роберт орет так громко, как может. Я чувствую его кровь во рту, и вместо того, чтобы испытывать тошноту, это питает меня, как бензин, вылитый в огонь. Удовольствие курсирует по моим пульсирующим венам.
Больше не смеетесь, да, отец?
Я ухмыляюсь и облизываю губы, наслаждаясь металлическим вкусом маленькой победы.
Учитывая, что отец Роберт ростом около 192 см и содержит в себе примерно 105 кг мышц, а я только 170 см и весом 63 кг, возможно, победа не такая уж маленькая.
Адреналин во мне начинает утихать, а с ним и гнев. Мое тело становится вялым и с трудом двигается. Отец Роберт чувствует это. Теперь я бесполезна для него. Он отпускает меня, кладет руку мне на голову и игриво отталкивает.
Я падаю на мягкий мат, пыхтя и сопя. Пот капает на пол передо мной. Прищурившись, смотрю на его суровое лицо.
Его некогда черные волосы, теперь с сединой, коротко подстрижены. Широкая грудь и плечи поднимаются с каждым вдохом. Черные тренировочные штаны скрывают длинные крепкие ноги, и он без обуви. Его темно-карие глаза сверлят мои. Если бы он не был священником, то отца Роберта считали бы довольно привлекательным.
Не то, чтобы это не так. Я видела, как женщины смотрят на него. Конечно же, я не рассматривала его с этой стороны. Этот мужчина для меня самый близкий человек, фактически отец. Он скрестил руки на груди, и ворчит:
— Катарина, какого хрена это было?
Угрызения совести пронзают меня, и я опускаю голову.
Он вздыхает:
— Тебе нужно лучше стараться. Сегодняшнее занятие было ужасным. Отвратительным.
Мое дыхание все еще тяжелое, я поднимаюсь на слабые ноги и подхожу, чтобы встать перед ним.
— Мне жаль, Боб. У меня утром был выходной, — большие руки легли мне на плечи.
Он наклоняется, чтобы смотреть мне прямо в глаза:
— Прекрати думать о постороннем, Фурия.
Я киваю.
— Ты убьешь сама себя.
Киваю еще раз.
Он прав, в конце концов.
Его голос становится резким, когда он говорит:
— Если ты убьешь себя, то я найду способ воскресить тебя, чтобы самому прикончить.
Не могу удержаться от усмешки независимо от того, как сильно стараюсь:
— Мы не верим в воскрешение, отец Роберт.
Он закатывает глаза и говорит:
— Очень смешно.
Обнимает меня за плечи и ведет обратно к моей комнате:
— Никаких занятий сегодня вечером, твой мозг перегружен. Выспись, и начнем завтра все сначала, — в его голосе слышно разочарование, и я не могу справиться с расстройством, засевшем во мне.
Соберись, девочка.
Я шепчу:
— Мне очень жаль. Я буду стараться лучше.
Когда мы подходим к двери в мою комнату, он поворачивается ко мне, наклоняется и целует меня в лоб:
— Я это знаю.
Его отеческая улыбка согревает меня. Я улыбаюсь в ответ, хоть и слабо.
— Бог в помощь, Катарина.
— И вам, отец.
Секунду он колеблется в нерешительности. Наконец, берет мою руку и тихо говорит:
— Я позволил тебе быть неподготовленной в прошлый раз. Мы все почти заплатили за твою… Я имею в виду, мою ошибку. Это вновь не произойдет, дитя. Я обещаю.
Мои щеки сильно покраснели. Жар исходит от меня слабыми волнами.
Он должен был вспомнить это, не так ли?
Это не так, будто я не думаю о той ночи каждый день. Это не так, будто с тех пор я не потеряла сон из-за этого. Он, извиняясь, улыбается, а потом оставляет меня размышлять над этим.
И я размышляю.
Глава 2
Воспоминания о той ночи преследовали меня.
Отец Роберт всегда берет вину на себя, но правда в том, что это была моя ошибка. Я знаю это.
Все это знают.
Это всегда будет бельмом у меня на глазу. Я ничего не смогу с этим поделать, только жить дальше.
Я надеваю простую белую рубашку с длинными рукавами, полностью застегиваю темно-синюю юбку в клетку, длиной ниже колен, темно-синие колготки и черные балетки. Закрепляю шпильками на голове темно-синее покрывало монахини, закрываю глаза, читаю молитву и выхожу из комнаты.
Чаще всего послушницы не надевают покрывало монахинь, так как это не требуется, но если они выбирают покрывало, как я, то оно будет короче, чем у монахинь и темнее по цвету. Сложив руки вместе перед собой, в тишине направляюсь на кухню, где слышу приятный смех сестры Френсис. Я улыбаюсь и вхожу.
Сестра Френсис, по локоть в тесте для хлеба, поднимает голову и улыбается мне лучезарной улыбкой:
— Ну, не уж то это моя маленькая кошечка Кэт, — она подмигивает, а я борюсь с желанием закатить глаза.
Сестра Френсис, которую я ласково называю «Френки», как сестра мне. Она милая, добрая и забавная, все, что я когда-либо хотела иметь в сестре, если бы могла выбирать ее. Она на 10 лет старше меня и красива естественной красотой. Ее медно-красные волосы длинные и волнистые, глаза самые голубые из всех голубых оттенков, а кожа алебастрово-бледная. Хотя то, что делает ее очень симпатичной — это ее улыбка.
Когда Френки улыбается, улыбаются все вокруг. Ее улыбка — праздник, который привлекает другие улыбки.
— Доброе утро, Френки.
Я игнорирую вспышку раздражения от сестры Арианны и быстро приветствую и ее:
— Доброе утро, сестра.
На несколько лет старше Френки, сестра Арианна, худая, как щепка, белокурая, зеленоглазая, правильная, хорошо воспитанная и в меру строгая. Ее французский акцент просто обалденный. Она может превратить любое оскорбление во что-то вежливое и эффектное.
— Доброе утро, дорогая. Я бы попросила сохранить такие фамильярности до тех пор, когда вы окажетесь за пределами церкви, хорошо? — ее пристальный взгляд режет меня, как горячий нож по маслу.
Чувствуя себя отчитанной, быстро отвечаю:
— Конечно, сестра.
Оборачиваясь к Френки, я бормочу:
— Извините, сестра Френсис, — потом возвращаюсь обратно к сестре Арианне: — Такого больше не повторится.
Френки и слышать об этом не хочет:
— О, ради всего святого, Ари, никого нет поблизости! Мы знаем правила, хорошо?
Сестра Арианна улыбается мне:
— Я знаю, но Кэт хорошая девочка.
Она поворачивается и впивается взглядом в Френки:
— Она слушает меня, в отличие от некоторых. Кроме того, любое плохое поведение плохо отразится на отце Роберте. Понимаешь?
Френки закатывает глаза перед Ари, и поворачивается ко мне:
— Слушай, детка, у меня есть для тебя
