и некрученого шелка куколку, которую впервые увидел однажды зимним утром, — вереща от счастья, она, как мячик, катилась по обледеневшему склону улицы Сен-Луи. Дородная кумушка, ее кормилица, старалась догнать девочку, но из страха свернуть себе шею едва двигалась, зато Гийом, обутый в подбитые гвоздями деревянные башмаки, уверенно и без труда настиг беглянку, которая и сама остановилась, угодив в сугроб, наметенный в конце улицы…
Поднимая девочку, он ожидал, что она заплачет. Но, к своему удивлению, увидел сияющую под белыми пятнами снега мордашку — круглое личико, необычайно свежее, с большими сверкающими глазами удивительного сине-зеленого оттенка, которые светились и менялись подобно морским глубинам, куда отважился проникнуть луч солнца. Похоже, малышка была в восторге от самой себя и от барахтанья в снегу.
Не так-то легко было отнести ее домой. Даже крепкому мальчику семи лет вес четырехлетней девчушки, да еще в одежде, покажется не малым; из-под многочисленных юбок, шерстяных и вязаных вещей торчали крошечные, обутые в забавные красные ботинки ножки — от восторга они, казалось, жили своей жизнью. Но Гийом не почувствовал тяжести: восхищенный, он глядел на выбившиеся из-под бархатной шапочки шелковистые волосы льняного цвета с таким серебристым отливом, будто лунный свет задержался в них. Никогда он не видел ничего подобного, а ведь в этих местах девчушки со светлыми волосами были не редкость.
Поначалу удивленная и полная решимости высвободиться, малышка, осмотрев своего спасителя, видимо, решила, что он ей подходит: она обхватила рукой шею Гийома, чмокнула его в щеку влажными губами, положила головку к нему на плечо, вздохнула с облегчением и успокоилась. Воспользовавшись этим, мальчик смог, не без гордости, отнести ее домой.
У крыльца он вручил ее кормилице и явно разозленной матери, которая лишь заметила, что дочь промокла, даже не подумав произнести хоть слово благодарности. Гийом и не ждал, что его отблагодарят, но все же счел оскорбительным, когда дверь захлопнули перед его носом, а спасенную девочку унесли сушиться.
В то утро Гийом, конечно, опоздал в коллеж ордена иезуитов, за что был наказан надзирателем. Но это его не расстроило: сколь мизерна была расплата в сравнении с наполнившим его ощущением счастья. Он чувствовал себя таким счастливым и гордым, будто нашел сокровище или завоевал целую провинцию.
Часть Квебека, которая называлась Верхним городом, была невелика, и ее жители часто виделись друг с другом. А отец Мари (так звали девочку — в Милашку-Мари она превратилась благодаря нежности своего друга) поддерживал отношения с доктором Тремэном, отцом Гийома. Из-за своей предрасположенности к полнокровию — а тому способствовали регулярные пирушки у главного интенданта Биго, которому капитан служил верой и правдой, — ему частенько приходилось прибегать к услугам врача. Они не были друзьями, но при случае обменивались словцом-другим, так что Вергор дю Шамбон, случайно встретив доктора у губернатора Водрей, счел нужным поблагодарить его.
Между их женами общение исключалось — лишь вежливое приветствие при встрече, и не более. Госпожа Вергор, родившаяся в среде квебекских буржуа, с трудом скрывала презрение, испытываемое к молодой жене врача. Последняя, как всем было известно, приехала из родной Нормандии со своими жалкими пожитками всего за несколько дней до свадьбы. По всем манерам крестьянка, с которой даме с ее положением не пристало иметь ничего общего. Это, впрочем, не помешало госпоже Вергор почувствовать себя оскорбленной невниманием, так как молодая жена доктора не нанесла ей, как полагалось в городе, свадебный визит. Разве она не была супругой знатного лица? По крайней мере, она тешила себя этой мыслью, даже если и обольщалась на сей счет.
Матильде Тремэн не пришло в голову — и совершенно правильно! — обременять себя церемонией, которую она считала несущественной. Поэтому, хоть они и жили через улицу Сен-Луи, но никогда не общались и даже не оказывали одна другой мелкие соседские услуги до тех пор, пока Гийом не вытащил Мари из сугроба. С этого дня он стал ее рабом и проводил время в мыслях о том, что бы сделать девочке приятное, рассчитывая получить в награду радостный возглас или улыбку, от которых на щеках малышки появлялись очаровательные ямочки.
Если не надо было зубрить в коллеже латынь, мальчик любил ходить по Нижнему городу, бродить в порту даже зимой, когда река волокла огромные глыбы льда, смерзавшиеся затем в причудливый фантастический пейзаж — из белого с синеватым отливом льда выступали мачты попавших в плен кораблей. Рискуя сломать ноги, он преодолевал каменистую дорогу, ширины которой едва хватало для одной повозки и которая вела из Верхнего города к причалам, чтобы зайти к своему приятелю Франсуа Ньелю, сыну богатого купца с улицы Су-ле-Фор. Вдвоем они множество раз следовали по одному и тому же маршруту: ходили по кривым улочкам с романтическими названиями — Канардьер, Со-о-Матло, — с низкими домами, сложенными в основном из принесенного с побережья черного камня.
Они никогда не отваживались посещать таверны или постоялые дворы, например, «Золотой лев», «Три голубя» или «Царь Давид» (отец Гийома отхлестал бы его розгами по спине, если бы только заметил его там), — им довольно было прильнуть на миг к заиндевевшим окошкам, казавшимся розовыми из-за отблесков огня изнутри. Зато они очень любили заходить к ремесленникам, к корабельному плотнику или к оружейнику, или же в лавочку судового поставщика. Их знали и с радостью встречали. Часами они могли торчать там, неподвижно и завороженно глядя, как дядюшка Лекер вырезал нос корабля; или в магазине господина Клемана с восхищением разглядывать компасы, астролябии, украшенные экзотическими существами коробочки для пряностей, пачки табака и искусно сложенные стопками связки новых корабельных снастей, приятно пахнувших пенькой. Иногда им что-нибудь дарили, особенно Гийому, поскольку все знали, что он мечтал о море с тех пор, как только научился отличать корабль от повозки: моток веревочки, либо несколько кусочков сахара — редкость в этих местах, где кондитерские изделия смягчали соком клена, — или ножичек, а у дядюшки Лекера можно было даже получить в подарок игрушечных резных зверей, которые мгновенно появлялись из-под его ловких пальцев.
Все эти сокровища, которыми Гийом раньше очень дорожил, он дарил теперь Милашке-Мари. Летом, то есть с июня по октябрь, когда порт оживал и туда прибывали доставлявшие эмигрантов и разные товары французские парусники, причаливали груженные мехами лодки индейцев, там можно было найти и многое другое. Самой крупной добычей Гийома была полученная ценой трудных переговоров Шкурка горностая, которую он, торжествуя, отнес своей подружке. В тот день госпожа Вергор дю Шамбон удостоила его улыбкой и позволила побыть несколько минут в обществе дочери. Теперь, когда
