стены тут выложены из красного кирпича, низкие тяжелые своды, от одной лампы до другой двадцать шагов, а затем через очередную дверь – в квадратный зал; здесь краска на стенах вздулась, окна забраны металлическими решетками. Танец табличек, черного металла, белых букв, стрелочек-указателей. Служебное помещение. Склад C. Склад D. Комната A13. Служебное помещение B. Морг.
К последнему указателю я поворачиваюсь спиной, хотя знаю, что попаду в знакомое место, если пойду по этой стрелочке. Я снова окажусь с Алисой и смогу начать сначала, вернуться к лестнице и подняться к боковой дверке, ведущей в светлую комнату для посетителей. Оттуда всего несколько шагов до двойных дверей и широкой веранды. Там меня, конечно, ждет Лайонел. Он поможет мне сесть в двуколку, я достану платок и вытру лоб. «Как жарко», – скажу я, глядя, как нарциссы вдоль длинной подъездной дорожки танцуют и тянутся к солнцу.
Но я не хочу возвращаться к Алисе. Я не могу. Я не могу видеть ее тело на льду. Служебное помещение. Склад C. Склад D.
У меня сжимается сердце. Я наваливаюсь на стену, прижимаю руку к животу, дышу через нос. Скребу кирпич пальцами. Я потерялась в этом лабиринте вместе с Алисой.
Нельзя ей было умирать. Как мне теперь попросить у нее прощения?
У меня подгибаются колени. Хлопает дверь, и мистер Стоукс тяжело ступает ко мне. Он проходит мимо дверей. Склад C. Склад D. Комната A13.
Хмыкнув, он садится на корточки. Моргает и растягивает губы в улыбку.
– Нельзя так, миссис Эбботт.
– Да, извините.
Я упираю ладонь в стену. Издаю механический смех. Пульс медленно выравнивается.
– Я вообще-то не такая. Это шок. Я была медсестрой, я привыкла…
– Я помогу вам подняться.
Он встает и легонько придерживает меня под локоток.
– Вот так. Пойдемте поищем вашего брата.
* * *
– А вот и ты.
Лайонел отрывает взгляд от часов, закрывает крышку и опускает их в жилетный карман. Он опирается на белые перила, на него падает солнечный свет, волосы у него медно-рыжие, почти как у меня, темнее, чем у Алисы. Он поворачивается ко мне, и солнце отражается в его очках. Сюртук на моем брате голубой, как небо за его спиной, будто какой-то художник, достав сюртук и яркую атласную жилетку из костюмерной, сказал ему встать на крыльце в этой позе. «День отдохновения» – вот как мог бы он назвать эту картину. Никто и не догадался бы, где это нарисовано. Но ни изящные портики и крылечки, ни витые решетки, ни широкие солнечные лужайки не скроют назначения этого заведения. Это дом умалишенных, и до прошлой ночи моя сестра жила в его стенах.
Лайонел кивает Стоуксу, потом приближается ко мне, кладет руки мне на плечи и крепко прижимает к себе.
Я ухом чувствую мешочек с табаком в кармане его сюртука. Брат гладит меня по затылку, приникает ко мне щекой, и его дыхание согревает мою кожу, но только на мгновение – он отшатывается от меня.
От меня пахнет смертью. От моей черной вдовьей одежды и волос разит вонью смрадных газов, разлагающейся кожи и кишок, их пропитал сладкий мускусный запах гнили. Вот почему он отошел. Алиса обернулась вокруг меня, словно саван.
– Боже, – говорю я, – что мы наделали?
– Не сейчас.
Брат оборачивается к Стоуксу, извиняясь взглядом. Спускается по ступенькам к гравийной дорожке и лишь однажды оглядывается, проверяя, иду ли я за ним.
– Пойдем, Мэрион. Экипаж ждет.
Он что-то говорит кучеру. Лошади нервничают; экипаж откатывается назад, потом вперед.
Я опираюсь на руку брата и сажусь в коляску, оправляю юбки, устраиваясь на потертом кожаном сиденье. Кучер в выцветшем сюртуке полуобернулся, чтобы слышать, что мы говорим. Его шляпа, обитая конским волосом, потемнела от пота.
– Трогай.
Лайонел кладет одну ладонь на другую, перчатки словно змеи между ними. Коляска покачивается, и мы пускаемся в путь.
– Остались только мы вдвоем.
Лайонел смотрит на прореху на плече своего сюртука. Плохо заштопали.
– Что за глупости. А Кэти. Тоби.
– Это твоя семья, – отвечаю я. – Не моя.
Мы останавливаемся у ворот. Привратник держит костыль под мышкой, опираясь на ворота, левая брючина свободно болтается ниже колена. «Где?» – хочется спросить мне. Энтитем, Фредериксберг, безымянный ручей в Виргинии, мутный из-за позднего половодья. Возможно, я держала его за руку. Или соврала, что есть эфир, когда эфира не было.
– Она была нездорова. Ты бы знала это, если бы жила здесь, с нами. – В голосе Лайонела отчетливы обвинительные нотки. – В последнее время… Боже, она чуть не…
– Я не хочу это сейчас обсуждать.
– Ты всегда находила для нее оправдания.
Я качаю головой и смотрю себе на колени, на большой палец перчатки – ткань разорвана, хлопковые и шелковые нити спутались. Лайонел тоже смотрит в пустоту, а потом поднимает стекло. За его окном – неправдоподобно яркие оранжевые георгины и красные гелениумы, буйно цветущие вдоль дорожки. А за моим – коричневое кирпичное здание, в кишках которого покоится Алиса. Двое рабочих сидят на дальнем коньке крыши. Один их них обмахивает лицо широкополой шляпой, отгоняя зной и комаров. Другой хлопает себя по руке, поднимает ладонь, смотрит и вытирает о штанину.
– Я собиралась устроиться дома и навестить ее, – говорю я. – На этой или следующей неделе.
– Она бы отказалась встречаться с тобой.
– Почему?
– Излишний вопрос.
В мое окно видно узкую дорожку, которая встречается с нашей. Брат указывает на нее. Мул с тяжелой головой тянет открытую повозку. В повозке простой сосновый гроб.
– Вот фургон.
Возница сидит, широко расставив колени, спина колесом, подбородок выпячен вперед. Он натягивает постромки, чтобы мул шел помедленнее, и уступает нам дорогу. Слегка кивнув, снимает шапку и так и держит ее в руке, пока мы проезжаем мимо.
От каждого вдоха моя грудь горит. Я заставляю себя смотреть на возницу. Считаю стежки на спине его коричневого сюртука. На плечах ткань почти порыжела. На подоле заштопанная дыра.
Наверняка жена Лайонела, Кэти, ждет нас дома. Освободила столовую, собрала тряпки. Думаю, ее соболезнования покажутся мне такими же невыносимыми, как тогда, когда умер Бенджамин. Кнут изгибается и раскачивается в стойке у ноги возницы, а он как будто бы не хочет брать его. Другие извозчики, не задумываясь, проходятся кнутами по спинам лошадей, но этот лошадь не трогает, только что-то мычит себе под нос.
– Не следует Тоби видеть Алису сейчас, такой, – говорю я, следя глазами за покачиванием кнута. – Он слишком мал.
– Я за этим прослежу.
Лайонел вытягивает шею сначала в одну сторону, затем в другую, смотрит в окошко. Кто-то быстро движется вдоль каменной ограды.
