скучаешь по ней.
— Я беспокоился о ней, — признался я. — Это небезопасное путешествие для неё.
— А как насчет других твоих друзей?
— Домовой? Ха, да, я не о нем беспокоился. Олаф, я почти совсем забыл, а Дана почти неубиваема.
— Полуночница, домовые и пираты, — сказал Филимон, снова схватившись за трубку. Пустыня вокруг нас была тихой и темной. Руины находились недалеко от нашего лагеря, большие и зловещие. — У вас там колоритная публика, молодой человек.
— Я много путешествовал, — ответил я, как будто это все объясняло.
— Хм.
— Сколько времени до утра? — Спросил я его.
— Час. Однако нам нужно двигаться.
— Я подготовлю лошадей, — предложил я.
— Я сверну лагерь, — ответил Филимон с зубастой улыбкой. — Но я не понесу твое седло. У меня снова беспокоит спина.
И я назвал последнюю часть чушью собачьей. Он такой же ленивый, как и пират Олаф.
* * *
Прикрепив седло я два раза проверил кожаные ремни. Мне хватило одного падения с камня, чтобы понять. У меня до сих пор синяк.
Осмотрел мешки один за другим. Даже тот, что казался пустым, теперь был наполнен остатками яйца Даны. Скорлупы было меньше, чем ожидалось от такого большого яйца.
«Что ты думаешь?» — спросил я божка Велеса.
[Слышать твои похотливые стоны было тревожно
Я не хочу об этом говорить.]
«Я имел в виду яйцо», — сказал я, радуясь, что Филимон меня не слышит. Я запрыгнул в седло. громко фыркнул в знак протеста, вероятно, спросонья.
[Тогда тебе следовало так и сказать
Я что, Провидец?] — ответил Велес.
Я поднял средний палец, указав вокруг себя — на случай, если промахнулся мимо Велеса. Затем направился к Филимону, который ждал меня вместе с животными. Тяжело нагруженные, так как пару недель назад мы потеряли одну лошадь.
— Рррррааа!!!
— Что за черт? — выругался я, чтобы определить источник крика. — Ты это слышал?
Филимон уже слюнявил вторую трубку за день. За ночь… неважно.
— Слышал что? — спросил он, моргая. — Я немного задремал. Боюсь, темнота утомляет глаза…
— Да, хорошо, — оборвал его я, не заинтересованный его поступком. — Что-то кричало из темноты.
— Как шакал?
— Кричат ли шакалы таким образом?
— Я так не думаю. Может быть, маленький?
Я вздохнул и подошел к нему.
— Это звучало странно.
— Птица? Птицы странные, — предположил Филимон. — Подожди, что это?
Он обеспокоенно огляделся.
— Что? Ты что-то видел?
— Хм.
Я уставился на него.
— Ты меня немного пугаешь, старик.
Филимон поводил трубкой вокруг и задумчиво огляделся:
— Давай держать ухо востро.
— Почему?
— Простая предосторожность, — он прищелкнул языком, чтобы лошадь тронулась в путь. Руины города впереди напоминали кладбище.
— Это совсем не смешно, учитывая, что мы направляемся в кровавые руины, старик! — запротестовал я, напряженно оглядываясь по сторонам.
Филимон поморщился.
— Страшно? Это руины. Вероятно, там ничего нет.
— Вот видишь? Слово «вероятно», беспокоит меня больше всего, — проворчал я, качая головой.
— Город мертв, Владислав, — повторил старик свою мантру.
— Чем больше ты это говоришь, тем более зловеще это звучит. И если ты еще раз назовешь меня Владиславом, я начну называть тебя Филиппом.
Филипп достал болт и шлепнул моего коня, пока мы ехали бок о бок.
— Эй! — Я предупредил его. — Ты начал всё это дерьмо с именами!
— Это иностранное имя, — возразил Филипп. — Гарт на древнем языке означает «Любящий лошадей».
Правильно.
— Ну, Филипп — тогда тебе не следует обижать «Ветерка», — защищал я его прозвище.
— Правда?
— Ну да, там, откуда я родом, так оно и есть, — солгал я, думая о том мужике, который скакал по сцене в рыбьей сетке. — Но ладно, я достаточно взрослый, чтобы не использовать это имя снова.
— Спасибо, Владислав, — невозмутимо произнес Филипп.
* * *
Если Белое городище когда-то и было большим городом. То сейчас он совсем на него не похож. Половина погребённых зданий исчезла, когда мы пересекли один из проёмов в рухнувших стенах.
— Пустыня движется, — объяснил Филипп, занятый прочисткой трубки. — Улицы города никогда не остается прежним.
Я уставился на прямые стены по обе стороны улицы, которую мы проезжали. Мелкий песок покрывал и смягчал детали. А яркий лунный свет отбрасывал длинные тени от зданий. Ни окон, ни дверей — бездушный и безмолвный город. Ничто не двигалось, кроме кружащегося песка, когда легкий ветерок гулял по пустым
