которые следили за мной бездонными провалами глазниц. Их головы поворачивались вслед за каждым моим неосторожным движением, а губы шевелились, шепча ужасающие вещи…
Тьма постепенно сгущалась в дальнем углу, за большим книжным шкафом и, вскоре, я явственно чувствовал, что был в своей комнате не один… Нечто чудовищное проявлялось в наш мир. Нечто, что пришло в него именно за мной. Я знал это. Знал наверняка. Знал всегда.
Медленно, ужасно медленно, кошмарная тень начинала оживать и скользить ко мне. Шаг за шагом, вздох за вздохом, одним жутким движением за другим, она приближалась вплотную и не было ничего страшнее этого мига. Я крепко зажмуривался и не смел дышать, а нечто чудовищное склонялось над кроватью и внимательно вглядывалось в моё лицо своим немигающим взором. Зыбкая грань между нашим миром и безумным миром теней трещала по швам, и я ощущал на своём лице жадное дыхание тьмы.
Зло было столь обыденным, столь близким, столь осязаемым в эти часы, что я со всей ясностью понимал — мне уже никогда не ускользнуть от него. Это был лишь вопрос времени, когда я встречусь с его чёрным взглядом и бездонная мгла поглотит меня без остатка.
Это знание ошеломило меня. Детство дало трещину, которая росла и множилась, необратимо и настойчиво. Впервые что-то оборвалось во мне, как обрывалось потом не раз, но то первое, самое тонкое и явственное ощущение невозвратной потери было невыносимо. Я стал задумчив, замкнут и даже днём не мог стоять спиной к открытой двери, всем своим существом чувствуя её нагую, потустороннюю, вечно зовущую пустоту. Пустоту небытия.
Со временем я понял, что зло всегда было рядом. Его не нужно было искать или звать особым образом. Оно окружает нас как море т погрузившийся батискаф. Оно терпеливо и оно всегда ищет лазейку. Ошибись, задумайся, приоткрой на миг не ту дверь и ближайший монстр немедленно просунет в щель свои жуткие лапы. И тогда останется лишь молится, чтобы конец был быстрым…
И всё же, это было лишь преддверием того кошмара, что пришёл следом. Кошмара, которого, казалось, можно было избежать. Кошмара, который, как выяснилось, был вечен. Кошмара, у которого множество имён, но всегда один лик — ТЬМА.
Глава 1
Анюта порывисто поднимается и требовательно смотрит на меня. Её серо-голубые глаза черны, губы плотно сжаты. В последние дни она была сама не своя, а уж я её разной повидал.
— Идём! — говорит она.
— Куда?
— Узнаешь!
Я вздыхаю. Сидеть в густой тени старой черёмухи у пожарного щита в такую жару самое милое дело, но по тону ясно, что спорить бессмысленно. Для вида сопротивляюсь.
— Жара же… а тут тенёк…
— Идём! — нетерпеливо повторяет Анюта. — Там тоже тенёк.
Я что-то ворчу. Жара и правда дикая. Дачи плавятся от зноя. Дождей с мая не было. Зелень пожухла и обмякла, точно уже конец августа, хотя только-только июль наступил. Даже купаться и то лень, а тут идти непонятно куда… Как могу тяну время.
— Так куда идти то, а?..
— В лес. Покажу кое что.
— А может потом?..
— Сейчас. Или боишься?
Анюта разглядывает меня в упор. Её губы кривятся в коронной усмешке. Этого ещё не хватало! Поворачиваю голову и презрительно сплёвываю. Плевок выходит сухим и жалким, но всё же.
— Вот ещё… — говорю. — Чего я там в лесу не видел то?..
— Её…
— Кого её? — спрашиваю, а у самого мороз по коже.
— Знаешь кого, — зло бросает Анюта. — Идёшь или нет?
Я вскипаю.
— Говори толком, а иначе сама иди, мне и тут хорошо…
Но Анюта как будто меня не слышит. Её и без того бледное лицо становится белее белого, рот полуоткрыт. Она словно вслушивается во что-то.
У меня бегут мурашки. Вчера с ней тоже такое было, но всего раз, а сегодня уже дважды за утро. Может заболела? Сама то она никогда не признается — гордая. В том году мизинец себе на ноге сломала на озере, так шла обратно как ни в чём ни бывало. Только у самого дома расплакалась, когда совсем уже на ногу наступить не могла. Я ей ещё помочь хотел, но она всё равно отказалась, сама доковыляла. Может ей и сейчас плохо, а она виду не подаёт…
Разглядываю Анюту, пытаясь понять, что с ней не так. Задачка не простая — она та ещё актриса.
Солнце неуклонно подбирается к нашему укромному уголку. Ещё полчаса, и тут тоже будет пекло, но тогда можно будет спрятаться у её забора, а потом уже обед скоро…
Стая стрижей с криком пикирует на нас и упруго уносится ввысь. Где то надсадно гудит водяной насос, выкачивая остатки воды из пересохшей канавы. Беспокойно ёрзаю на месте. Наконец Анюта «просыпается».
— Пойдём, — говорит она хрипло, словно никакой паузы в разговоре не было. — Не понравится — можешь меня крапивой отхлестать. Сколько захочешь. Ну!?
Вот же неугомонная! Ладно, хоть какое-то развлечение…
Нехотя поднимаюсь и бреду за ней по переулку. Майка липнет к телу, макушку нещадно припекает. Что же дальше то будет?..
Проходим вымершие от жары участки. Анютин самый последний, дальше — лес в котором воды больше чем деревьев. Весной, когда болота разливаются, вода иногда к самому её крыльцу подходит. У неё даже фото есть — её дом в огромной луже отражается. Мрачная такая фотография, но красивая. Она ещё говорит, что если присмотреться, то видно, что на втором этаже кто-то чёрный в окне стоит. Только в доме никого не было, когда фотографировали, Олег — отец её, один приезжал тогда. Получается, что это призрак в окне. Так она говорит.
Страсти разные рассказывать она любит. У неё прямо талант. Даже завидно иногда. Такое напридумывает, что волосы дыбом. Лучше неё только Настюков расскажет, но он то взрослый, старожил, всё тут исходил. Истории у него вроде и не страшные все, а жуть берет. Это уметь надо. Но с другой стороны, ему и легко. Он и на Чёрной гриве не раз бывал и на пустошах, и в урочища разные пробирался, и даже на немецком кладбище, говорит, был однажды. Там, где пленных немцев после войны хоронили, которые на торфоразработках работали. Ни камня, ни крестика им не полагалось. Так он рассказывал. Просто в яму торфяную бросали их, водой чёрной наполовину залитую, закидывали сверху чем придётся и поминай как звали. Придёшь на такое кладбище и не узнаешь даже. С виду обычная старая вырубка в лесу, заболоченная, где куст торчит, где осинка, коряги повсюду
