на ночь глядя, — он протянул мне здоровенную грубую ручищу работяги, — Двейн Уолш. Не обижайтесь на жену, мистер, она немного не в себе. Переночуете у нас, а утром мой старший сын отведет Вас в гостиницу.
За ужином я еще раз представился и объяснил ситуацию, в которую попал благодаря непроглядной тьме и собственной неосторожности. Эдна Уолш не вступала в разговор, демонстрируя презрение к англичанину. Я не мог осуждать ее за это, зная, какие отношения сложились между нашими народами. Возможно, кто-то из ее предков воевал с "захватчиками", хотя, стоит отметить, это вопрос весьма спорный.
За столом по правую руку от отца сидел длинный нескладный подросток лет пятнадцати, в скором будущем обещавший превратиться в красивого статного юношу. Отголоски будущей красоты я видел в густых темных бровях мальчика, в блеске умных глаз и в волосах, отливающих медью.
Трапеза была скромной, но более чем сытной, однако мирное течение ужина постоянно прерывалось сухим страдальческим кашлем, доносящимся откуда-то из глубин дома.
— Простите, — обратился я к сосредоточенно жующему Двейну, — Если кому-то требуется помощь доктора, то я с превеликим удовольствием ее окажу.
— У нас нет денег! — резко оборвала миссис Уолш.
— Но я не требую вознаграждения!
Я был до глубины души возмущен. Многое можно понять, но не откровенную грубость. Будучи по натуре человеком добросердечным и скромным, я, тем не менее, хорошо усваиваю жизненные уроки, и все они твердят о том, что мягкость — это не всегда хорошо.
Кашель усилился, и я догадался, что его издавал ребенок.
— Хорошо, — решил мистер Уолш после непродолжительных раздумий, — Эдна, убери со стола. Джед, ты помоги матери, а мы с доктором навестим твоего братишку.
Дом, неприглядный снаружи, оказался весьма просторным и светлым изнутри, но убогость обстановки сводила на нет все усилия строителей. В детской на узкой, не по размеру короткой койке под грудой одеял лежал мальчик, на первый взгляд не старше десяти лет от роду. Большие влажно блестевшие глаза настороженно уставились на меня, а тонкие детские ручки испуганно прижали край овечьего пледа к лицу.
— Гай, поздоровайся с доктором, — неожиданно ласково для своих габаритов и устрашающей внешности заговорил мужчина, и сердце мое сжалось от нежности, что сквозила в его голосе, — Господин пришел вылечить тебя, малыш.
— Здравствуй, Гай, — я улыбнулся, — Как ты себя чувствуешь?
Мальчик посмотрел на отца и, получив одобрение, робко ответил:
— Хорошо, господин доктор.
После этого приступ сухого кашля сотряс его тщедушное тельце. Я почувствовал острую потребность обнять его, успокоить, обещать, что все будет хорошо. Двейн Уолш смотрел на меня, как на последнюю надежду, и я готов был сделать все, от меня зависящее, чтобы его не разочаровать.
Ночь я решил провести рядом с больным. Мне постелили у окна, и я, пристроившись на подоконнике, в свете молодого месяца принялся за составление рецепта.
В какой-то момент я погрузился в царство Морфея, однако что-то разбудило меня, возможно, духота, которой я ранее не замечал. Серп луны по-прежнему освещал комнату как маленькое ночное солнце, я потянулся к окну и открыл его настежь, впуская свежий бодрящий воздух, который был необходим беспокойно спящему Гаю. Внезапно некая бесформенная тень мелькнула перед домом, на долю секунды заслонив собой свет, я выглянул наружу и увидел на лужайке девушку в длинном белом платье. Черные волосы ее гладкой волной падали на грудь, почти скрывая смутно белевшее лицо.
Гай отчаянно закашлял во сне, задыхаясь в мучительном приступе, но вовсе не это заставило мои волосы зашевелиться от ужаса.
Ночной воздух задрожал от жуткого вопля, страшнее которого я не слышал в жизни, будто с кого-то заживо сдирали кожу или растягивали на дыбе. Парализованный этим звуком, я едва мог сдвинуться с места, и когда призрак в окне взмыл в небо, оглашая округу душераздирающими криками, я отмер и быстро запер ставни. Гай затих в своей постели, и я вспомнил о добровольно взятых на себя обязательствах, однако руки мои против воли дрожали, а сердце замирало от каждого шороха.
— Daidí ***, — простонал малыш, — Папа... Позовите папу.
В коридоре я столкнулся с четой Уолш. Эдна накинулась на меня разгневанной фурией:
— Будь ты проклят! Проклят! — я перехватил ее руки в дюймах от своего лица, — Зачем ты привел ее в наш дом? Английский ублюдок!
Гнев придавал женщине сил, и я едва сдерживал ее напор.
— Ну же, Эдна, дорогая, прекрати, — Двейн нежно, но крепко обнял жену за плечи и оттащил от меня, — Не слушайте ее...
— Нет, пусть послушает! Пусть узнает, что натворил!
Я был сбит с толку, растерян, однако скоро во мне возобладали любопытство и предвкушение, почти забытое, но такое пьянящее ощущение чуда. Что-то невероятное, волшебное и пугающее происходило вокруг, и меня тянуло к нему неудержимо. Я бы и сам себе никогда не признался в том, что желал оказаться в центре очередной опасной мистерии.
— Не скрывайте ничего, — попросил я серьезно, — Не бойтесь, я поверю Вам, сколь бы фантастичен не оказался Ваш рассказ.
Супруги переглянулись.
— Это действительно фантастическая история, доктор, — со вздохом произнес Двейн, его широкие плечи устало опустились, и весь он как-то уменьшился и потускнел.
Старинная ирландская легенда повествует о баньши — призрачной предвестнице скорой смерти. С громким криком и плачем кружит она над домом обреченного, не оставляя ни малейшей надежды избежать предначертанного.
— Но откуда она появляется? — спросил я, — Неужели никто не пробовал бороться с ней?
— Вы безумец! — воскликнула Эдна отчаянно, — С баньши нельзя бороться. Ее появление — большая часть. Это значит, что наш род чист кровью. Мы ирландцы и мы чтим своих предков, и каждый настоящий ирландец знает, если услышал крик баньши — гибели не избежать.
Я задумчиво посмотрел в окно. Тучи заволокли небо, еще недавно такое чистое, погрузив мир в благословенную темноту. Не было больше ни гигантских птиц, ни кричащих дев, только ветер, качающий верхушки деревьев, однако обманчивое умиротворение, что разлито было в ночном пейзаже, не могло больше обмануть мой напряженный разум. Мне не составило труда поверить в существование сего мифического создания, коими являлась дева-баньши, однако
