какой-то момент, когда я вышла из того состояния, в котором находилась, я вспомнила, что он спас меня. Мне захотелось поблагодарить его. Поэтому я предложила ему выпить.
— Надо было лечь в нормальную постель, — говорит он с легким смешком, целуя мою макушку и медленно поворачивая меня к смятым простыням, оставшимся от моего дневного сна. — С тех пор я стараюсь это исправить.
— Ты хорошо справляешься. — Я поворачиваюсь в его объятиях и смотрю на него сверху вниз. — Думаю, мне нравится, как это было в первый раз.
— Ты — принцесса Братвы. — Его руки плавно опускаются вниз, по моей спине, к талии. Его пальцы неровно касаются шелка, слегка зацепляясь за него. — Тебе не следовало лишаться девственности на старинном диване.
Воспоминания возвращаются, такие же острые и пронзительные, как в тот момент, когда он впервые вошел в меня, и с таким же всплеском желания при напоминании о том, как это все произошло.
Адрик сказал мне, что он на службе, что ему нельзя пить. Я настаивала, говорила, что он спас мне жизнь, и я хотела только поблагодарить его. Я флиртовала как умела, в стиле того, кто на самом деле не знает, как флиртовать.
С Адриком было трудно не флиртовать. Он великолепен — шесть футов три дюйма мускулистого, татуированного совершенства, всегда одетый в форму, которая должна быть свободной, но натянутой на мускулистые бедра и безупречную задницу, и обтягивающую черную футболку. Даже не желая того, он создан для того, чтобы с ним флиртовали.
Я даже не совсем помню, как мы оказались вместе. Помню, что он спросил, как у меня дела, хорошо ли я восстанавливаюсь. Я ответила, что да, что мои раны идут на поправку. Все это было очень официально. Я повернула голову, потянувшись за своим бокалом, и вдруг почувствовала его руку на своем лице. На моей челюсти все еще оставался незаживающий синяк.
— Как ты думаешь, — прошептала я, — если бы ты не прикоснулся ко мне вот так?
Он знает, о чем я говорю. Я вижу это по кривому изгибу его рта.
— Я не должен был, — тихо говорит он. — Это было не по правилам. Но… — он колеблется, снова проводя пальцами по моим губам. — Я не могу сказать, что жалею о том, что сделал это.
— Ты мог бы поцеловать меня так еще раз, — шепчу я, наклоняя подбородок, и вижу улыбку на его губах, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я чувствую ее на своих губах, когда он прижимается к моим.
Он был моим первым поцелуем. Моим самым первым, сидя на ситцевом диване в неформальной гостиной, с привкусом водки на губах. Его пальцы, задевшие синяк на моей челюсти, нашли место для отдыха на моей талии, другая его рука поднялась, чтобы коснуться неповрежденной стороны моего лица, и я узнала, каково это, быть поцелованной тем, кого я выбрала, и целовать в ответ.
Это было неожиданно и лучше, чем я могла себе представить, поскольку всю жизнь считала, что единственная близость, которую я когда-либо испытаю, будет в браке, заключенном без моего участия. Я знала, что не должна этого допускать. Я все еще имела ценность для своей семьи. Моя невинность все еще имела ценность. Даже поцелуй, это уже слишком. Но, как и сказал Адрик, я была очень одинока. Я испытала столько боли и жаждала нежного прикосновения. Чтобы почувствовать удовольствие вместо боли. Рот Адрика был полным, мягким и теплым, а поцелуй — нетерпеливым и осторожным одновременно. Я чувствовала, что желание в нем возникло уже давно, возможно, еще до моего похищения, до моего спасения. Я подумала о том, что он наблюдал за мной на протяжении месяцев и лет, желая меня, тоскуя по мне издалека. Все это было так романтично, что я позволила себе погрузиться в это, даже не зная, правда ли все это.
Николай был где-то далеко, и никто не мог об этом узнать. Я все еще была девственницей, похитители этого не отняли, но они причинили мне боль, опозорили меня и лишили многого другого. Руки Адрика, как я чувствовала, могли собрать все это воедино. Он мог дать мне то, чего не мог дать никто другой.
И он все еще был таким.
Его рот переходит на мой, сильный и уверенный, без колебаний. Иногда я удивляюсь, как ему удается не бояться меня. То, что он делает, может стоить ему жизни. Я не могу представить, что ночь со мной, неделя или месяц, которые мы провели, стоят того, что с ним случится, если Николай узнает. И все же…
Кажется, ему все равно.
— Марика… — Он вдыхает мое имя в мои губы, а его руки находят шелковые завязки моего халата. Под ним я обнажена, и когда шелк спадает, я слышу его стон удовольствия, а его руки касаются обнаженной кожи. Они широкие и грубые, обхватывают мою тонкую талию. Мне нравится, как он заставляет меня чувствовать себя хрупкой и защищенной одновременно, когда он поднимает меня на кровать: он все еще полностью одет, а я обнажена, и шелк развевается на полу.
— Тебе нравилось, когда я делал это с тобой. — Он скользит одной рукой между моих бедер, раздвигая мои складочки для толстого пальца, скользящего по моему уже ноющему клитору. — Когда я прикасался к тебе вот так…
— Да… — Я уже задыхаюсь. Мой взгляд скользит вниз и видит толстый гребень его члена, упирающийся в ширинку его жилета. Я ощущаю скользкую форму пуговиц под своими пальцами еще до того, как прикасаюсь к нему. Как приятно попытаться быстро расстегнуть их, просунуть руку внутрь и найти горячую, твердую форму его члена. Я знаю, какой звук он издаст, когда моя ладонь прикоснется к нему с тех пор, как он вошел в комнату.
Сейчас я знаю о нем дюжину или больше мелких интимных подробностей, о которых мне не следовало бы знать, и то же самое он делает со мной.
Он наклоняется, поворачивает меня так, что моя задница оказывается на краю кровати, и опускается на колени так, что его рот оказывается на уровне вершины моих бедер.
— Я делал это с тобой, помнишь? Стоя на коленях перед диваном, чтобы впервые полакомиться твоей сладкой киской…
