Книга Два памфлета - Эдмунд Бёрк

только одно: несчастны те, на чью долю выпал долг заботиться о столь недостойном народе. Правда, я слышал от некоторых, что постоянное упорство в осуществлении текущей политики и суровые наказания для препятствующих ей со временем неизбежно положат конец этим проблемам. Однако, по-моему, так говорят лишь те, кто не понимает нашего текущего положения и не знает сущности человеческой природы. Если материал, из которого состоит этот народ, столь легко разлагаем (как и утверждают указанные господа), то он не перестанет бродить до тех пор, пока в этом мире существуют недовольство, месть и амбициозность. Показательные наказания полезны при периодически возникающих в государстве проблемах. Но они не давят, а разжигают недовольство, если то исходит из устоявшихся плохих государственных практик или из отрицательных природных черт самого народа. В применении крутых мер самое главное – не ошибиться, да и упертость становится добродетелью только вкупе с идеальнейшей мудростью. По правде говоря, изменчивость представляет собой род некой естественной защиты от ошибок и неведения.

Я не из тех, кто думает, будто народ всегда прав. Он ошибался часто и по-крупному – как в других странах, так и в этой. Но я действительно утверждаю, что во всех спорных ситуациях между народом и правителями, как правило, следует по умолчанию вступать на сторону народа. Однако опыт подталкивает меня еще дальше. Когда народное недовольство становится повсеместным, то можно смело заявить и отстаивать свое заявление о том, что, как правило, причиной такому положению дел является ошибка в строении или поведении власти. Народ никогда не заинтересован в организации беспорядков. Если народ делает что-то не так, то в том нет ни его преступления, ни его ошибки. Но в случае с властью все наоборот. Она может совершать злодеяния как по ошибке, так и намеренно. «Les révolutions qui arrivent dans les grands états ne sont point un effect du hazard, ni du caprice des peuples. Rien ne révolte les grands d’un royaume comme un gouvernement foible et dérangé. Pour la populace, ce n’est jamais par envie d’attaquer qu’elle se soulève, mais par impatience de souffrir»[1]. Таковы слова великого человека, государственного министра и рьяного поборника монархии. Они касаются фаворитизма, принятого при Генрихе III Французском, и тех ужасных последствий, к которым он привел. То, что он говорит о революциях, так же истинно и для всякой смуты. Но даже если предрасположенность к народу супротив власть имущих неверна, уверен – она куда более полезна, ибо куда проще сменить власть, чем изменить народ.

А потому мысль о том, что источником наших проблем лучше будет полагать партийность, должна заставить прислушаться к себе каждого, кто не хочет простых – приемлемых разве что в светских салонах – ответов на вопрос о нынешнем недовольстве. Нельзя утверждать, будто все хорошо просто потому, что нынешние проблемы отличаются от тех, с которыми мы сталкивались в прошлом: не те, что достались нам от Тюдоров или обрушились на Стюартов. В этой стране произошел большой перелом. Ибо столь постепенно развивающийся процесс, как перераспределение богатств, привел к таким изменениям в политике, характере власти и народов, которые ознаменовались громом революций.

Простые люди крайне редко ошибаются в своих чувствах относительно пренебрежения со стороны властей и так же редко понимают его причину. Повсюду видел я, что большинство населения как минимум лет на пятьдесят отстает от текущей политики. Лишь очень немногие способны различать и понимать происходящее у них на глазах, чтобы вписать это все в четкую схему. Но в книгах все уже проработано, и они не требуют серьезных усилий внимания или мысли. Потому-то люди мудры, не думая, и хороши, не прилагая усилий, в любом деле, кроме своего собственного. Мы – крайне объективные и приемлемо просвещенные судьи в делах прошлого: там страсти не застят глаза, а вся цепь обстоятельств – от пустяковой причины до порожденной ею трагедии – предстает перед нами в правильном порядке. Лишь некоторые являются поборниками павшей тирании, и быть вигом в деле вековой давности вполне подходит нынешней конъюнктуре. Эта ретроспективная мудрость и исторический патриотизм очень удобны и великолепно подходят для преодоления древнего разлада между теорией и практикой. Многие жесткие республиканцы, досыта наглотавшись восторгами перед греческими полисами и нашим подлинным саксонским устройством и излив всю свою желчь праведного гнева на короля Иоанна и короля Якова, сидят довольные отвратительной работой и убогими трудами проведенного так дня. Мне же кажется, что в аппарате короля Якова не было ни одного человека, который бы во всеуслышание восхищался Генрихом VIII. Как и, смею сказать, при дворе Генриха VIII нельзя было найти ни одного защитника фаворитов Ричарда II.

Ни уважение к нашему двору, ни уважение к нашему веку не могут заставить меня поверить, будто природа человека изменилась, но отрицательное отношение к общественной свободе у нас, как и у наших предков, осталось уделом единиц, и в то, что при благоприятных условиях не будет предпринято попыток хотя бы частичного изменения нашего строя. Попытки изменить его, естественно, будут различны в зависимости от времени и обстоятельств. Ибо амбиции, хотя всегда стремятся к одной и той же цели, не всегда используют одни и те же средства и решают одни и те же задачи. Многие приемы древней тирании истерлись в труху, а остальные вышли из моды. Кроме того, немного найдется политиков, столь топорных и неумелых в своем деле, чтобы попадать в те же ситуации, что оказались фатальны для их предшественников. Желая ввести очередной безосновательный налог, власть конечно же не станет поступать с ним, как с «корабельными деньгами». Понятно, что в наше время никто не станет угнетать народ, расширяя «лесные законы». А когда мы, к примеру, слышим о ненасытности властей относительно урезания частных прав, то не думаем, будто они начнут взыскивать с богатой дамы две сотни куриц за право возлечь с собственным мужем[2].

У каждой эпохи свои нравы и своя политика, на них основанная. Нельзя бороться против сформировавшегося и работающего строя теми же способами, что использовались при попытках удушить его в колыбели или препятствовать его развитию на первых шагах.

Против существования парламента, к моему удовлетворению, никаких действий не предпринималось с самой революции. Каждый должен понимать, что в самых непосредственных интересах двора – поместить между министрами и народом какого-нибудь посредника. Господа из Палаты общин также заинтересованы в поддержании своей части этой посреднической функции. Как бы они ни торговали своими голосами, у них никогда не будет зарплаты и права наследования своего положения. Соответственно, те, кто известен своей готовностью угождать желаниям двора, оказались самыми рьяными поборниками установления вертикали в Палате общин. Когда же они узнали, кто будет использовать эту вертикаль и как, то сочли, что ее не стоит ограничивать. Конечно, противники нашего строя всегда желают, чтобы Палата общин, полностью от них зависимая, могла бы по своей прихоти изменять народные права. Однако вскоре стало понятно, что формы демократического правления вполне сочетаемы с целями правления деспотического.

Власть короны – практически такая же опустевшая и прогнившая, как и ее привилегии, – восстановившись под именем влияния, оказалась сильнее и куда менее ненавистной. Влияние, действующее без шума и насилия. Влияние, превратившее своего самого главного противника в инструмент собственной власти, содержавшее в себе вечный принцип роста и обновления, усиливающееся вне зависимости от положения страны, оказалось превосходной заменой привилегий, которые, будучи результатом устаревших предрассудков, сами в себе содержали неодолимые причины собственного разложения и гибели. Невежество народа может послужить хорошей основой лишь для недолговечной политической системы. Интересы активной части населения – вот основа вечная и крепкая. Однако, следует признать, появление некоторых, пусть и случайных, обстоятельств надолго заморозило проявления этого влияния, которые могли бы привлечь к себе серьезное внимание. И хотя государство было сильным и процветающим, двор не заполучил тех преимуществ, которые мог бы добыть из такого мощного источника власти.

Во время революции корона, которую та во имя собственных целей лишила множества