заплаканной блондинке.
— Вы, Дмитрий Константинович, Макаров и Сербина проведете нас к гроту. А вы, Василий Андреевич, допросите остальных, — распорядился я.
Вася что-то хотел сказать, но промолчал — со следователем при исполнении не спорят — и повел своих археологов к ближним палаткам.
Вдали едва различимо ахали и охали волны. Их слабые ритмичные всхлипы словно увязали меж темных жестких стеблей горчака.
— Вы видели сами, что произошло с Георгием Мистаки? — переспросил я у Савелко, все еще не двигаясь с места.
— Нет. Точнее, немного позже… Я прибежал на крик.
— Чей крик?
— Володи… Макарова.
— Откуда вы прибежали?
— С Белого мыса. Я там работаю.
— Это далеко?
— Здесь все близко.
— Как далеко вы находились от места происшествия?
— …Метрах в ста…
Савелко хотел еще что-то сказать, но в это время протяжно заскрипела и грохнула, закрывшись, дюралевая дверца вертолета. Звук получился мерзкий, но, по-моему, не настолько, чтобы привести цветущего мужчину в полуобморочное состояние. На него стало тяжело смотреть. Это, кажется, заметил и летчик — во всяком случае, излишне резко открыл дверь и вставил туда распорку, помянув кого-то при этом вполголоса недобрым словом.
Я отвернулся, чтобы не видеть бледной мокрой физиономии археолога. Давила тишина. Даже верещания цикад не раздавалось — наверное, из-за жары. Будто уши заложило ватой… Точно полдень на кладбище…
— Пойдемте к гроту, — сухо сказал я.
Быстро, едва ли не бегом, мы дошли до скал; вертолетчик перехватил саквояж дяди Паши и что-то зашептал судмедэксперту на ухо, видимо, выясняя обязанности понятого. Я и Савелко немного обогнали остальных и чуть убавили шаг.
— Вы услышали крик — на этом, кажется, мы остановились?
— Да. И сразу побежал к бухте.
— Что именно Макаров кричал?
— Слов не разобрал. Но сразу поднял: произошло что-то такое… Знаете, бывает предчувствие…
— В котором часу вы услышали крик?
— Около восьми.
— А точнее?
— Точно не помню. Восемь, восемь десять…
— А раньше ничего не слышали?
— Нет… Не обратил внимания…
— Вы сразу пошли к бухте?
— Да. Побежал.
— Вы узнали голос?
— Конечно. Мы же столько вместе…
— Что он кричал? О чем, примерно?
— Наверное, звал… Звал Георгия.
— Что вы в это время делали?
— Работал. Попалось несколько интересных бусин…
— Сколько вы бежали до бухты?
— До пляжа? Минуты три… Может, меньше…
— Покажите, где вы находились, когда услышали крик.
Мы подошли к краю невысокого — метра два — обрыва, отвесно уходящего в воду. Сдавленно шипя, короткие волночки тыкались в гладкий камень.
Справа и слева, постепенно снижаясь, уходили в море усеянные валунами мыски. Чуть поодаль, в точности по оси бухты, косо торчала из воды осклизлая ржавая скала — будто латинский парус под ветром. До нее было метров двести.
Я огляделся. Палаток не было видно. Горбы холмов закрывали почти весь остров. Только слева от бухты, в сотне метров, поднимался из моря высокий мыс; видимо, он и назывался Белым — из-за грязно-серого цвета плоских скал.
Кромка берега — видимое очертание бухты — казалась очень гладкой, будто вычерченной по лекалу, только кое-где валуны сползали в море. За камнями, слева, отсвечивала дюралевым бортом наполовину вытащенная из воды «казанка» без мотора. Я подошел к самому обрыву и посмотрел вниз. Вода была удивительно прозрачной, но дна я все-таки не увидел. Только чуть покачивались облака и мое слабое отражение, будто кто-то смотрел на меня оттуда, из мертвой воды.
— Так где вы были? — спросил я.
— Пойдемте, покажу, — поспешно ответил Дмитрий Константинович.
— Немного позже, — сказал я. — Сначала — на место происшествия.
Мы прошли по тропинке почти у самой воды, обогнули большой валуи и вышли к гроту.
На нешироком галечном пляжике в беспорядке валялись два легководолазных комплекта, полотенца, одежда, шнуры, коробки; шелестела перелистываемая ветром канцелярская книга.
Я вошел в грот. Следом, аккуратно ступая, прошуршал по гальке дядя Паша. Вертолетчик, заглянув, отошел от входа и затих. Труп лежал навзничь с подогнутой ногой и вывернутой рукой. Кожа чистая, никаких ран; следов удушения тоже не видно.
Поручив подобный осмотр трупа судмедэксперту, я предложил Савелко пройти на Белый мыс.
В отдалении от бухты валуны стали редеть, появились обтесанные камни, обломки старой черепицы; еще несколько поворотов — и мы у разрушенных домов.
Стены тут были высотой едва ли в метр; между камнями росла тусклая колючая травка. Ночью здесь, наверное, жутко.
Развалины размечены квадратами из натянутого шпагата — будто обрывок чудовищной паутины зацепился за мертвое жилье. Нагретый воздух струился у камней, придавая всему какой-то нереальный облик. Так бывает, когда у тебя внезапно и резко повышается температура: только что был здоров и жил в нормальном мире — и вдруг масштаб и очертания вещей изменяются, все начинает стираться, дрожать, тишина давит, как тяжелое стеганое одеяло, и чудится за всем какой-то незнакомый, странный смысл…
С усилием я подошел ближе. Теперь в глаза бросились признаки человеческого существования: ярко сияли хромированные плоскости транзисторного приемника, лучились линзы теодолита, блестел золотом колпачок авторучки, сверкали отточенные лезвия инструментов. Вещи, вещи… Мне даже показалось, что их слишком много.
— Я сидел здесь, — Савелко указал на штормовку, расстеленную с внешней стороны под стенкой, — и только спустился в шурф, как услышал крик.
— В восемь?
— Примерно так. Поймите, мы все работаем не по часам. В половине восьмого я слушал новости, потом выкурил сигарету…
— Где в это время были остальные?
— Света… Сербина — в лагере. Ее очередь дежурить. Бирюков и Левина — на Греческом доме, это с другой стороны, за лагерем, там шест с флажком… И двое — внизу, в бухте. Макаров и Георгий.
— А где находится пещера?
— Пещера — на юго-западе, тоже на другой стороне острова. — Савелко указал туда, где чуть виднелся линялый флажок.
— Вы видели, что все находилось именно на тех местах, которые вы назвали?
— Да. То есть нет. Отсюда ничего не видно. Но должны были — мы так работаем…
— Значит, в принципе, любой может находиться где захочет, кроме Белого мыса, а вы и знать не будете?
— Но позвольте… Так рассуждать…
— Вы можете вспомнить, по какой дороге бежали к бухте? Вы ведь бежали?
— Отсюда только одна тропинка.
— Что, больше никак нельзя пройти?
— Можно, через камни. Но мы там никогда не ходим. Очень неудобно.
— А со стороны лагеря?
— Примерно от того места, где мы стояли, ну, возле бухты, а потом вдоль берега.
— Сколько это занимает времени?
— Минуты четыре, пять — не больше.
— Значит, отсюда ближе?
— Да, но дорога хуже.
— Вы все-таки смогли бежать.
— Не понимаю. Бежал, конечно. А что?
— Сербиной было добираться дальше и дольше, но она вас
