Вообще-то мистер Ройлз не был связан с ней кровными узами. Кэтрин была известна история своего отнюдь не благородного появления на свет. Ее родители состояли в браке, но не друг с другом. Сама она была живым доказательством супружеской неверности, и, как только ее мать разрешилась нежеланной незаконнорожденной дочерью, ее папаша заплатил мистеру Ройлзу, чтобы тот забрал ребенка себе. Впрочем, ей следовало сказать матери спасибо за то, что она не приказала свернуть новорожденной шею. Ведь у леди были другие дети, о которых нужно было заботиться, да и порочить свое доброе имя она не хотела. Случалось, люди убивали нежеланных детей и при куда более благоприятных обстоятельствах.
Соседям Ройлзы сказали, что Кэтрин их дочь, но ей миссис Ройлз несколько лет назад открыла правду о ее происхождении. Кэтрин Ройлз появилась на этот свет во грехе и большую часть своей пока еще недолгой жизни провела, расплачиваясь за порочность своих родителей.
И постепенно она начала презирать их за это.
Кэтрин поднялась на ноги и грубо подхватила кузена под мышки.
— Давай-ка, Роберт. Тебя ждут темнота и крысы. — Рыча от натуги, она поволокла брата по грязному полу. — Слуги найдут тебя раньше родителей. Впрочем, они тебя ненавидят не меньше моего, так что могут не услышать твоих сдавленных криков пару деньков.
Слуги предпочитали не вмешиваться в дела хозяев. Ни один из них не решился рискнуть головой, когда Роберт загнал ее в угол у маслодельни, повалил на землю и жестоко, со знанием дела надругался над ней. В последние годы, когда ее тонкая фигурка постепенно наливалась и приобрела женственные формы, не она одна замечала его совсем не братские взгляды, которые он бросал на нее. Ее многие предупреждали, что хозяйский сын рано или поздно не сможет сдержать свою похоть. Однако никто не оградил ее от этого унижения, никто не встал на ее защиту. А когда она рассказала миссис Ройлз о том, что совершил ее сын, та заявила, что Кэтрин сама виновата в случившемся.
— Я даже слезинки не пророню, если от этих ударов у тебя теперь мозги набекрень, — пробормотала она, тяжело дыша после большого физического напряжения. Кэтрин опустилась на пол рядом с бесчувственным телом, подобрала подол, открыв потертые грязные чулки, и быстро стянула их один за другим. — Если б могла, станцевала бы джигу на твоей могиле, да только твоя мамаша позаботится, чтобы меня на ближайшем суку вздернули за такое святотатство, и не станет разбираться, почему я это сделала.
Скривившись, она уперлась руками в молодого человека и перекатила его на бок. После этого скомкала один из чулок в шарик.
— Открой-ка ротик, кузен, — промолвила она и с удовольствием запихнула грязный чулок в его вялый рот. Вторым чулком она завязала его рот так, чтобы он не смог выплюнуть кляп.
Кэтрин осталась довольна результатом своих усилий. Роберт наверняка взбесится, когда очнется, но в ее намерения не входило задерживаться здесь, чтобы насладиться победой. Она встала и пошла к двери за веревкой, которую он там уронил. Пару минут ушло на то, чтобы связать ему лодыжки. Чтобы он не дополз до двери, оставшимся концом веревки она привязала его ноги к ближайшему деревянному столбу.
Роберт застонал, веки его дрогнули — сознание начало возвращаться к нему.
Она явно ударила его недостаточно сильно.
Приоткрыв затуманенные глаза, он нахмурился, соображая, кто перед ним. Через минуту глаза его резко распахнулись, сдерживаемое путами тело дернулось.
— А я уж думала, что мы расстанемся не попрощавшись! — Кэтрин потрепала его по щеке. — О, не нужно так бояться. Кто-нибудь тебя найдет и освободит.
Роберт что-то промычал, и по выражению его лица Кэтрин поняла, что вряд ли это был комплимент.
Она встала и сделала вид, что стряхивает с платья грязь.
— Твоя мать притащила меня сюда, чтобы я подумала о своих бесчисленных грехах. Предлагаю тебе сделать то же самое. Быть может, крысы сжалятся над тобой и перегрызут веревку. Прощай, кузен. Больше мы с тобой не увидимся.
Не обращая внимания на нечленораздельные звуки, издаваемые связанным, она направилась к двери. Подняв по дороге лопату, Кэтрин закрыла за собой дверь, после чего направилась в дом, чтобы собрать необходимое в дорогу.
К тому времени, когда вернутся мистер и миссис Ройлз, Кэтрин будет уже далеко от Дипхилл-Грина.
Глава 2
22 июня 1817 года, Лондон
— И это бордель? — промолвил Кристофер Кортленд, граф Вейнрайтский, ошеломленный роскошью внутреннего убранства «Золотой жемчужины».
— Уж не театр, это точно. Тебе напомнить, что это из-за тебя, Фроста и Дэра нас тут не желали видеть до полного возмещения ущерба? — сухо промолвил Саймон Уиндем Джефферс, маркиз Сэйнтхилл, или просто Сэйнт. Он тоже был поражен роскошью борделя, хоть и старался не подавать виду. Вообще-то такие слова, как «вкус» и «великолепие», редко когда приходят в голову в публичном доме. Заведение открылось три дня назад, и сейчас детали обстановки этого «храма греха» и его загадочная хозяйка живо обсуждались в клубах, притонах и игорных комнатах. Каждый мужчина в Лондоне хотел сюда попасть. Поговаривали, что сам его королевское высочество принц Уэльский пожелал в частном порядке осмотреть «Золотую жемчужину» за день до того, как массивные дубовые двери распахнулись для широкой публики. Он якобы остался настолько доволен, что объявил заведение достойным своего августейшего попечительства. Впрочем, даже если так и было, это ничего не значило. После того как нескольким известным джентльменам было отказано в приеме, всем захотелось побывать за этими дверями.
— Напоминает миниатюрный дворец, — заметил Гэбриэл Хаусли, граф Рейнкортский, переводя взгляд с мраморных статуй, украшавших парадный зал, на богинь из плоти и крови, которые занимали гостей, пока ливрейные лакеи сновали из номера в номер с бокалами шампанского и портером на серебряных подносах.
— Син и Фрост купили разрешение на вход? — поинтересовался лорд Хью, предпочитавший называться Дэром.
Все они обзавелись прозвищами еще в юности. Большинство этих прозвищ были сокращенной формой их фамилий, некоторые, такие как Фрост, Рейн и Син[1], в большей степени передавали отличительные особенности натуры. Семеро из них (Син, Рейн, Дэр, Вейн, Хантер, Фрост и Сэйнт) дружили с детства и сообща зарабатывали, надо сказать, весьма дурную репутацию. Когда-то кто-то назвал их порочными лордами, и с тех пор это прозвище закрепилось за ними. Они даже гордились своим вызывающим поведением и полагали своим долгом нарушать спокойствие привилегированного общества, к которому принадлежали по праву рождения.
— Какая разница? — отозвался Сэйнт. — Зная Сина, можно не сомневаться, что ему, чтобы заполучить разрешение, достаточно было пустить в ход свое знаменитое обаяние.
