войну, в которой люди с невероятной трудом и огромной ценой победили некромантов, поднимавших мертвые армии. Да и то спомощью того, о ком лучше не вспоминать…
Почему-то Сергий и до сих пор сомневался, что Микула действительно колдун, но как иначе объяснить самобегающее чугунное чудовище, изрыгающее черный дым, не знал. Ведь, несмотря ни на какие пытки, кузнец так и не признался в колдовстве, все талдычил про свою «силу пара», значки какие-то писал, утверждая, что математика все объясняет. Да ничего она не объясняет — правила счета, купцам нужные, и все! Надо будет не забыть велеть после казни, чтобы сожгли его писанину, а то, не дай Всевышний, еще кто-нибудь ею заинтересуется.
Старик досадливо вздохнул — хороший кузнец был, и не просто хороший, а мастер, каких во всем царстве единицы! Кружева железные легко ковал! А уж мечи его ценились не только в Славии, но и во всех окрестных странах. На любом рынке булатные мечи с вытравленными возле рукояти двумя скрещенными молотами стоили бывало и три меры серебра, а в далеком Далвисте за них вообще золота по весу давали! Потому так не хотелось жечь мастера, немалый он доход казне приносил. Но колдовство… Это единственное преступление, за которое в Славии никому нет прощения. Даже царю, ежели тот вдруг решит этим богопротивным делом заняться. Вон, двадцать пять лет назад младшего брата Владислава, тогда наследника престола, сожгли — решил короны с помощью колдовства добиться, неразумный.
Да, никого нельзя прощать, люди должны четко знать: не смей искать запретных знаний! Не для человека они! Убивают они душу! Превращают человека в зверя. Сергий вспомнил перечитанные не так давно свитки хроник времен Черной войны, и у него пересохло во рту. Не дай Создатель повторения того кошмара! Ради его предотвращения и тысячи Микул не жаль! Виноват он там или нет!
«Да что это я? — одернул себя старик. — Конечно, виноват! Какие тут могут быть сомнения?..»
Однако сомнения имелись, и немалые. Только вот ничего вернуть было уже нельзя — поздно. Сергий опустил голову, но затем все же заставил себя поднять взгляд и посмотреть в не закрытый бельмом глаз кузнеца. Он сразу уловил немой крик того и вздрогнул.
— Ты знаешь, за что… — неслышно прошептал архонт. — Знаешь… Не притворяйся, знаешь…
Затем накинул клобук, сгорбился, став похожим на нахохлившегося старого ворона, и стукнул посохом по доскам крыльца, давая сигнал начинать казнь.
* * *
…Пальцы, крепко вцепившиеся в прутья клетки, кровоточили из ран на месте ногтей, вырванных палачами храма. Но Микула не замечал физической боли, у него куда сильнее болела душа. Он никогда раньше не верил, что душа может так страшно болеть. На костер впереди кузнец не смотрел, он смотрел на лица людей, собравшихся на площади. Да нет, не лица, оскаленные, брызжущие слюной морды. Выпученные глаза, из которых буквально рвется ненависть, злоба, жажда убивать. Тянущиеся к клетке скрюченные руки, летящие в нее камни и гнилые овощи.
— Люди, да что вы с собой делаете?.. — с трудом выдавил из себя Микула. — Вы же люди… Зачем вы так?..
Брошенный кем-то из толпы камень пролетел между прутьями клетки и ударил кузнеца в скулу. Он только вздрогнул и вытер потекшую кровь об плечо, продолжая смотреть в лица горожан. И с каждым мгновением ему становилось все страшнее и противнее — люди походили на кого угодно, но только не на людей. Они бесновались, вопили: «Смерть колдуну!», прыгали, брызгали слюной, сходили с ума.
Микула слушал их крики с недоумением, все пытаясь понять, что же он им плохого сделал. Ведь ничего! Наоборот, мечтал облегчить жизнь мастеровых, создав машины, работающие на пару. Кузнец вычитал о них в древнем свитке, за огромные деньги купленном у торговца с востока, и загорелся идеей построить такую. С юности выискивал редкие книги, учился всему, чему мог, потому и стал мастером. Немало лет прошло, прежде чем ему удалось создать действующую модель — пока подобрал нужные сплавы, форму котла, придумал клапаны, не дающие котлу взорваться. Все это он делал в тайне, большей частью ночами. А когда все было сделано, захотел поделиться радостью с другими, и установил паровую машину на тележку, по-быстрому соорудив двигающий ее шестереночный привод — думал, что люди оценят возможность перевозить грузы без лошадей. «Оценили» и полной мерой воздали…
Когда в воротах появились с дрекольем в руках соседи, Микула встретил их радостной улыбкой, никак не ожидая дальнейшего. А на него бросились скопом, повалили на землю и принялись избивать… И никто, никто не пожелал его выслушать! Кузнец криком кричал, умолял понять, что он же как лучше хотел, что это не колдовство — не услышали… А точнее, не пожелали услышать, теперь он понимал это четко. Затем появились храмовые стражники и вырвали потерявшего сознание избитого Микулу из рук разъяренных горожан.
Последующий кошмар кузнец и хотел бы, да не мог забыть. Неглупые, как будто, люди уперлись в свое идиотское «колдовство», как тупые ослы, и принялись выбивать из него признание любой ценой. Пытками выбивать. Святые отцы напрочь отметали его объяснения, твердя свое раз за разом. Позволяли написать формулы, при помощи которых Микула рассчитывал паровую машину, но даже не смотрели в написанное, интересуясь только тем, что это за заклинание. Поначалу кузнец подумал, что они все сумасшедшие, но позже понял, что дело куда хуже — фанатики. Для таких не существует ничего, что выходит за пределы их догм…
Под конец пытки почему-то прекратились, Микулу даже подлечили, и с ним начал вести долгие разговоры сам архонт, уговаривая прилюдно раскаяться и уйти в монастырь. Но кузнец не понимал, в чем он должен каяться. Он же ни в чем не виноват! Нет в его действиях черного колдовства, как утверждал Сергий! Однако тот гнул свою линию. И тогда в душе Микулы впервые возник обжигающий гнев, столь сильного гнева он никогда до тех пор не испытывал. Этот гнев дал кузнецу силы держаться. Была бы в словах архонта хоть доля истины, он бы покаялся, но так?.. Нет! Ни за что! И он выплюнул в лицо архонту проклятие… После этого кузнеца и приговорили к сожжению заживо.
Отыскав взглядом в толпе несколько знакомых лиц, Микула с надеждой уставился на них, надеясь хоть у кого-то увидеть в глазах каплю сочувствия. Не увидел… Только злоба и ненависть. Боже, да что же это?! Как же это?! За что?! Никто не ответил. И он понял, что отвечать некому… Что и на небе ему не
