у подножия обломками, мягкими, легко вбивавшимися в пустоты. В новую эпоху с чистыми (пустыми) карманами. Выше и чуть в стороне выбил-выскреб большой твердой галькой восьмиконечный крест, видимый с берега. Может, вернусь за своим барахлишком когда-нибудь. Будет забавно, если найду нычку да еще и в целости и сохранности.
Пока занимался этим, услышал вдалеке мужские голоса и паскудный скрип несмазанного тележного колеса. Я спустился в нижнюю часть склона, осторожно выглянул из кустов. В мою сторону двигалась телега, запряженная неказистой сивой лошаденкой, которой управлял военный в форме зеленоватого цвета и фуражке с синим околышком и черным козырьком. Следом за ней шли четверо солдат, одетые так же. Телега остановились возле трупа юношу, у которого я забрал паспорт. Четверо пеших, взяв мертвого за руки и ноги, раскачали и на счет три закинули в кузов.
— Трогай! — скомандовал один из них.
Когда они занимались утонувшей женщиной, я с перекинутой через шею лямкой сагайдака, закинутого за спину, осторожно выбирался из кустов и сел на траву так, чтобы меня пока не было заметно. Смотрю строго в себя, ничего не вижу, ничего не слышу.
— Эй, ты чего там сидишь⁈ — послышалось от берега.
Я медленно повернул голову на звук голоса и тупо уставился на военных. В первый раз надо сыграть без ошибок. Если тебе поверят, ты поверишь себе, и дальше врать будет легче.
— Чего молчишь? — спросил возница, слез с облучка и, отдав вожжи одному из солдат, направился ко мне, а за ним остальные трое.
Ему было лет двадцать шесть. На воротнике гимнастерки синие петлицы с красной полоской посередине вдоль, на которых эмблемы военно-воздушных сил — крылья накрест с двулопастным пропеллером — и по два красных треугольника на каждом. Младший сержант, наверное. Сопровождавшим его лет по девятнадцать и петлицы и совесть чистые.
— Где я? — спросил, тупо глядя в глаза младшему командиру.
— В Каче, — ответил он, но понял, что я не знаю, где это, и добавил: — Возле Севастополя.
— Севастополь? — повторил я и задумался, вспоминая, что это такое.
— Ты с потопленного корабля? Выплыл? — задал он следующий вопрос.
— Не помню. Ничего не помню. Голова болит, — тихо ответил я.
— Как зовут-то хоть помнишь, братишка? — спросил один из сопровождавших его, рыжеватый, с конопушками на лице.
Я задумался и произнес вопросительно:
— Шурик?
— Саша, значится, — сделал вывод конопатый.
— Контуженный он. Видел в Финскую такого. Тоже сперва ни черта не помнил, а потом потихоньку оклемался, — сделал вывод младший командир и предложил мне: — Пойдем с нами, доктор тебя посмотрит.
— Пойдем, — сразу согласился я, попробовал встать и покачнулся.
— Помогите ему, — приказал он.
— Я сам, — попробовал отказаться, но меня подхватили под руки два солдата и повели к телеге.
В ней лежали вповалку пять трупов, три женских и два мужских. Все обклеваны чайками. Меня посадили рядом с возницей. Конь поднатужился, выдергивая загрузшие в песке колеса, выхлопнул в нашу сторону довольно продолжительно и вонюче, за что получил вожжами по крупу, развернулся вместе с телегой и неторопливо зашагал в ту сторону, откуда приехали.
2
Во время учебы в Севастопольской авиационной школе я ни разу не бывал в лазарете, даже не заглядывал из любопытства. Умели при царе строить с запасом на будущее. Если вдруг случится война или эпидемия, места хватит на всех. Сейчас бо́льшая часть лазарета закрыта. Функционируют только процедурный кабинет, в котором звякает медицинскими инструментами коротконогая и жопастая медсестра Даша лет сорока пяти, одетая в белую косынку, завязанную сзади, и халат длиной чуть ниже коленей, и смотровой военного врача второго ранга (майор) Сидельникова — сухощавого типа под сорок с морщинистым лбом, будто напряженно решает сразу все проблемы человечества, узким лицом и массивным носом, на котором надежно сидят очки в потускневшей оправе из пластмассы, многоцветной, «под гармонь», какие изготавливали на заводе «Одесский целлулоид». Может быть, благодаря мне обзавелся ею. На военвраче белая круглая шапочка и мешковатый халат, застегнутый до горла, виден только воротник серой рубашки, неформенной.
Он достал чистый бланк истории болезни, макнул стальное перо синей деревянной ручки в белую чернильницу с голубой каемкой поверху и спросил:
— Фамилия, имя отчество?
Я начал «вспоминать», направив взгляд вправо вверх, и через несколько секунд признался:
— Не помню. Зовут, вроде бы, Саша. А фамилия… Нет, не помню.
— А документ какой-нибудь есть? — поинтересовался он.
— Документ? — я опять задумался.
— Паспорт или комсомольский билет, — подсказал он.
И тут я «вспомнил» и, расстегнув верхнюю пуговицу, полез во внутренний карман пиджака, где долго возился с булавкой, а потом достал немного подсохший документ:
— Вот.
Доктор открыл его, увидел размытые чернила, гмыкнул, после чего прочел:
— Изюмов? Правильно?
— Да, — согласился я, хотя, если бы был выбор, вряд ли остановился на такой говорящей фамилии.
— Александр… Васильевич? — сумел разобрать он.
— Ага, — подтвердил я.
Он записал мои фамилию, имя, отчество и дату рождения, после чего попробовал распрямить фотографию, чертыхнулся тихо и объяснил:
— Хотел подправить и испортил фото, теперь ничего не видно. Ладно, я укажу это в истории болезни, покажешь ее в милиции, когда будешь оформлять новый.
После этого он записал мой адрес, уточнив номер квартиры.
— На втором этаже направо, — ответил я.
— Значит, восьмая, если по четыре на этаже, — решил военврач второго ранга Сидельников и полюбопытствовал: — А где учился?
— В университете на химическом отделении, на третий курс перешел, — после короткой паузы ответил я.
— Что-то уже вспомнил! — обрадовался он. — А формулу аспирина знаешь?
— С9Н8О4, — выдал я без раздумий, потому что советовал своему швейцарскому компаньону герру Сандозу начать производство этого лекарства в таблетках, а не порошах, как выпускал он.
— Значит, идешь на поправку, — сделал вывод военврач второго ранга, после чего осмотрел мою разбитую физиономия, проверил, не сломан ли нос, лицевые кости. — Ушибы не опасные. Даша обработает их.
Видимо, выгляжу я мрачно, потому что дежурный офицер, старший лейтенант, на контрольно-пропускном пункте, глянув на меня, сразу поверил, что я чудом выжил, единственный с того корабля, который потопили немецкие бомбардировщики, и разрешил отвезти в лазарет на территории воинской части.
Военврач второго ранга Сидельников что-то записал в моей истории болезни, после чего спросил:
— Голова болит?
— Как будто молоточками изнутри бьют, и тошнит сильно — соврал я.
— Сейчас давление померяем, — решил он и достал из шкафа деревянную коробку.
Внутри была манжета с резиновым мешочком, соединенным трубкой с грушей и ртутным манометром, который был прикреплен изнутри к поднятой вертикально верхней крышке. Военврач второго ранга присоединил манжету к моему левому плечу и накачал воздух в мешочек,
