её голос, но и запах её духов, напоминавший аромат цветов апельсинового дерева.
А вот лицо женщины знакомым мне не показалось. Если я и видел его раньше, то совершенно не запомнил. Хотя на память раньше не жаловался. С любопытством разглядывал молодую (едва за тридцать) розовощёкую женщину; невольно засмотрелся в её большие блестящие карие глаза. Отметил старомодную короткую стрижку (неужто такие снова вошли в моду?). Увидел, как по скулам женщины вдруг одна за другой заскользили чуть подкрашенные тушью слёзы.
Женщина склонилась над моей кроватью, приподняла чью-то руку (неужели мою?) — тонкую, с узловатыми детскими пальцами — поднесла её к своему лицу, принялась покрывать поцелуями. Я не чувствовал её прикосновений. Следил за действиями женщины с удивлением и… непониманием. Промелькнула мысль, что ко мне в палату пустили сумасшедшую. Потому что женщина явно ошиблась, приняла меня за кого-то другого. Я лишь убедился в своих подозрениях, когда женщина заговорила.
— Мишенька, — произнесла она. — Сыночек…
* * *
Безумной женщина не выглядела. Как и не показалась мне агрессивной. Её речи не походили на бессвязное бормотание. Звучали негромко, но чётко и понятно (с едва заметным южнорусским акцентом). Я слушал рассказы женщины — пытался если не вспомнить, то хотя бы представить всё то, о чём она говорила. Потому что заподозрил: сумасшедшим может оказаться вовсе не она. Смотрел женщине в глаза. Сегодня её голос мне казался необычно бодрым. Словно в жизни женщины произошло долгожданное радостное событие.
Она наглаживала и целовала (мою?) руку (я по-прежнему не ощущал прикосновений), глотала слёзы. И говорила: рассказывала о неизвестных мне людях, пересказывала содержание старых советских фильмов для детей, то и дело обращалась ко мне (называла своим сыном Мишей). На моего соседа по палате внимания не обращала. Отметил: заходившим в палату медсёстрам и санитаркам её поведение странным не казалось. Во всяком случае, удивления и тревоги я на их лицах не увидел.
Женщина просидела в моей палате до самого вечера. Меня не утомило её присутствие. Когда она ушла, за окном уже стемнело — я сразу же уснул.
* * *
А на следующее утро я присмотрелся к своему телу. Потому что отметил в своём облике странность: я словно уменьшился в размерах. Мелькнула мысль о том, что мне ампутировали ноги. Но ноги я рассмотрел (когда над ними колдовала медсестра), пусть они и показались мне чужими (тонкие, с гладкой белой кожей). Списал их странный вид на долгое пребывание в кровати. Ведь с декабря прошёл не один месяц — за такое время немудрено похудеть (особенно, лёжа на больничной койке).
Сколько я пролежал в больнице? Нынешнюю дату я пока не знал. Но, судя по листве на деревьях за окном, на улице давно не зима. От долгой неподвижности мышцы на моём теле превратились в кисель. Но руки и ноги на месте — в этом я убедился. Как и в том, что ко мне возвращалась способность здраво мыслить. Решил: пусть я всё ещё и не чувствовал своё тело, но внешне оно не походило на собранные наспех после автомобильной аварии человеческие останки.
* * *
Заговорил я через два дня после того, как вновь обрёл зрение. Сделал это неожиданно даже для себя. Но радовался своему достижению не в одиночестве. Во-первых, ко мне в палату подселили рыжеволосого конопатого мальчишку лет восьми (моего прежнего соседа увезли ещё вчера). Он тут же обследовал свою и мою тумбочки; рассказал, что его скоро выписывают, что он остался в своей прошлой палате в одиночестве — его перевели ко мне, чтобы он «не нахватался микробов» от «новеньких» больных.
Во-вторых, снова пришла называвшая меня своим сыном женщина. Принесла мне банку с похожей на бульон мутной жидкостью. В этот раз она явилась раньше — я заподозрил, что сегодня выходной. Женщина приветливо улыбнулась; поздоровалась со мной и с моим рыжим соседом; села на стул с деревянной скрипучей спинкой, взяла меня за руку. Отметил, что обрадовался её необычно раннему визиту. Вдохнул аромат апельсиновых цветов, на время затмивший запах карболки. С трудом разомкнул губы(!), пошевелил языком(!).
— Кто ты? — спросил я.
Мои слова прозвучали резко и грубо. Я хотел спросить у женщины, как её зовут. Но вовремя понял, что длинную фразу пока не осилю — сократил её до короткого вопроса. Мой каркающий голос прозвучал неожиданно для гостьи. Женщина вздрогнула и приглушённо пискнула. Прижала ладонь к губам, всхлипнула. Смотрела на меня, как на… чудо. Шумно дышала. В её глазах вновь собралась влага — капли слёз перевалили через преграду из ресниц, заскользили по скулам и щекам женщины.
— Мишенька!.. — воскликнула она. — Ты заговорил!
Женщина вскочила на ноги, теребила мою руку (видел, что именно мою, но не ощущал прикосновений её мокрых от слёз пальцев). Заглядывала мне в глаза и повторяла, будто мантру: «Мишенька, сыночек…». Капли на её щеках больше не догоняли друг друга — слились в тонкие ручейки. Женщина ладонями размазывала их по щекам (но слёзы тут же прокладывали на её лице новые русла), всхлипывала, шмыгала носом. Вовремя заглянувшая в палатку санитарка рыкнула на неё: отправила женщину «привести себя в порядок».
* * *
Я устроил ревизию своих воспоминаний — пока женщина умывалась. Не отвлекался на болтовню рыжего мальчишки — сосредоточился на построении простенькой логической цепочки: выяснял, кто же я такой. Сегодня моя голова работала относительно нормально. Мысли почти не путались и не разбегались в панике, когда я обращал на них внимание. Удалось сосредоточиться на главном — мысленно озвучил самому себе моё имя: был уверен, что меня зовут Павел Викторович Солнцев.
Я не сомневался в том, что до попадания в больницу меня не называли Мишей.
«Павел Викторович Солнцев», — повторил я в уме. Это имя, будто якорь соединило меня с реальностью, позволило разобраться в том, кто я такой и как очутился в больнице. Я прекрасно помнил, что ехал в Санкт-Петербург, чтобы собрать видеоматериал для нового ролика (об ограблении ювелирного «Золотой телец» в тысяча девятьсот девяносто седьмом году). Заранее распланировал, где и какие натурные съёмки проведу. Сценарий нового выпуска согласовал с сыном, забронировал номер в гостинице…
А потом мне навстречу свернул лесовоз.
Я вздохнул: представил, сколько времени уже потерял из-за того… невнимательного водителя. Порадовался, что ещё в две тысячи тринадцатом году закрыл все розничные магазины — вложил высвободившиеся финансовые активы в коммерческую недвижимость. Сократил около сотни рабочих мест. Штаты моего ООО ужались до пятнадцати человек.
