— вспоминал впоследствии художник, — я начал сознавать всей душою, что всякий художник нового периода не может жить без чтения». О живописи и говорить нечего. Эрмитаж он знал превосходно и особенно любил старинных голландских мастеров бытового жанра — наивных и наблюдательных нравоописателей своей эпохи. Знал он и зарубежных рисовальщиков — французских и английских, а постоянные посещения академии и дружба с несколькими молодыми художниками делали его вполне осведомленным в петербургской художественной жизни.
Федотов складывался в художника, способного преломить в своем творчестве свое богатое и сложное время.
1830—40-е годы в духовной жизни России были наполнены важными явлениями и преобразованиями.
Восстание декабристов потерпело неудачу, но гром пушек на Сенатской площади, по словам Герцена, разбудил Россию. Напрасно самодержавие в лице николаевского правительства усиливало гнет реакции. Все шире и шире раскатывалась волна освободительного движения. Правда, пока, кроме разрозненных крестьянских восстаний, мы не видим прямых политических выступлений против крепостнического строя. Но тем интенсивнее и напряженнее становилась литературная и философская борьба. Именно здесь прежде всего выковывалось идейное оружие русской демократии. Годы творческого роста и зрелости Федотова — годы блестящего развития литературы в лице Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Во второй половине 1840-х годов на сцену выступают новые люди — творцы новой эпохи русской реалистической литературы: Некрасов, Тургенев, Достоевский, Салтыков, Островский. Философия блещет именами Чаадаева, Белинского и Герцена. Передовая мысль быстро шла вперед. Русская литература воспитывала в обществе истинную любовь к родине, уважение к ее лучшим традициям, неколебимую веру в ее будущее, жажду свободы и счастья, жгучую и непримиримую вражду к обветшавшему крепостническому строю. Она сыграла поистине пророческую роль в пробуждении освободительного движения в России.
Живопись также должна была встать в уровень с велениями дня. В этой области 1820—30-е годы еще целиком протекают под знаком безмятежного, улыбчивого, поэтического отношения к миру. Искусство, беря его в целом, было во власти великого и прекрасного идеала гармонического бытия. Теперь же требовалось охватить и сделать предметом художественного изображения сложный и пестрый частный быт людей, их горести и радости, нужно было включить в сферу искусства повседневную реальную жизнь со всеми ее противоречиями.
Нельзя сказать, чтобы у Федотова в этой области совсем не было предшественников и соратников. В реалистическом изображении быта и его мелочей многое было уже сделано Венециановым. В изображении народного, в частности городского, быта еще во времена первых шагов Федотова подвизались молодые рисовальщики — братья Агины. Нельзя также сказать, чтобы крупнейшие мастера старшего поколения оставались совсем чуждыми рождающемуся новому направлению. Характерно, что Федотов нашел в Брюллове и заботливого старшего товарища и взыскательного наставника, каким он был и для другого замечательного художника этих лет — Тараса Шевченко. Если «великий Карл», как звали Брюллова в художническом мире, скептически принял Федотова, впервые явившегося к нему со своими еще дилетантскими опытами за советом и указаниями, так как не надеялся, что Федотов, будучи уже зрелым человеком, сможет преодолеть сложности живописной техники, то впоследствии возлагал на нашего художника большие и, может быть, самые сокровенные свои надежды.
Сам Федотов вспоминал, как Брюллов после первого общественного успеха федотовских картин говорил ему: «Я от вас ждал — всегда ждал, но вы меня обогнали...» Такое благословение Брюллова значило очень много для художника.
Но как бы то ни было, а Федотов является перед нами как подлинный новатор и даже пионер. До него изображения бытовых сцен не выходили за пределы этюдов с натуры, более или менее верно и живо схваченных. Писались комнаты со всеми мелочами обстановки, с фигурами людей, занятых обычным домашним делом, рисовались характерные уличные типы и сценки. Это было уже много, но это было еще только преддверие будущего искусства. Во всем этом надо было отыскать не только милое, забавное, интересное, но серьезное, содержательное. И это суждено было сделать Федотову, когда от своих первых опытов он перешел в начале 1840-х годов к серьезной работе в области живописи.
По-прежнему исходной точкой его работы была неутолимая жажда наблюдений. «Моего труда в мастерской, — говаривал он, — только десятая доля: главная моя работа на улицах и в чужих домах. Я учусь жизнью, я тружусь, глядя в оба глаза; мои сюжеты рассыпаны по всему городу, и я сам должен их разыскивать».
Ничто не могло укрыться от его лукавого и всепроницающего взора. Среди рисунков Федотова мы находим небольшие наброски — плоды его мимолетных, но тем не менее острых впечатлений. Это разные фигуры, которые по тем или иным причинам просились под федотовский карандаш. Эти зарисовки — подчас настоящие шедевры лаконических, но необыкновенно метких и широких характеристик.
Таков, например, «Этюд молодого человека с бутербродом». Жеманный светский франт в кокетливо надетом на бок цилиндре захвачен художником врасплох — в тот момент, когда он закусывает бутербродом, набив полный рот. Фигура получилась необыкновенно комичная. При этом, в отличие от ранних карикатур, где неумелому еще карандашу помогает и подпись и близкое личное знакомство зрителей с персонажем рисунка (карикатуры эти ходили среди товарищей по полку), здесь вся выразительность наброска зависит лишь от живо схваченных мимики, жеста, позы, одежды молодого человека.
Иногда беглые наблюдения Федотова приобретают особую значимость сильных социальных характеристик. Особенно замечательны листы с целым рядом зарисовок на тему «Как люди садятся». Рисунки эти, очевидно, сделаны по памяти и представляют собою настоящий психологический этюд, в котором выразительность движений и положений фигур должна служить уяснению их внутренней сущности. Иногда лишь несколькими штрихами намечен внешний рисунок. позы, но перед вами человек, как живой. Кисейная барышня садится легко и кокетливо; толстая барыня, крепко усевшись в кресло, приглашает садиться завитого светского любезника. Усатый дородный офицер развалился в кресле вольготно и независимо. Молодой проситель — «У старших», как гласит подпись, — сидит скромно, на кончике стула, положив руки на коленки, как пай-мальчик. При входе этих старших торопливо вскакивает, изгибается в подобострастии со сладчайшей, заискивающей улыбкой на лице. Это все уже не просто случайные наблюдения, это темы для композиций.
В 1844 году Федотов, наконец, решается выйти в отставку и целиком посвятить себя живописи. Это решение далось ему ценою тяжелых раздумий. Он понимал, что начинает поздно, очень поздно — ведь ему было уже почти тридцать лет — и что наверстать упущенное будет стоить очень многих душевных и физических сил. Но Федотов решается. Крайне ограничивая себя, он со всем присущим ему упорством садится за работу, работает дни и ночи, без отдыха, без сна, жестоким трудом наверстывая утраченные годы.
Вот тут-то и появляются первые крупные композиции
