будешь любить Клаву[11]. Я всегда буду любить Мышь. Неужели ты думаешь, проказница, что мои папа — мама вели себя предосудительно и проделывали со своими телами все эти утомительные, некрасивые упражнения? Они никогда не спали друг с другом. Чтобы любить, не обязательно заниматься всем этим, — Дельфин растопырил пальцы, выставила перед собой ладони и покрутил ими из стороны в сторону как в замедленном танце Чунга-чанга. — Папа иногда делал маме подарки. Приходил из своей комнаты, приносил кусочки себя. Мама принимала их, использовала по своему усмотрению… Так и жили в заповедном мире своих снов[12].
— Дельфин, — перебила парня Мышь, укоризненного качая головой. — Не надо в очередной раз доказывать, что ты самый больной на голову отморозок в Сызрани. Даже бешенные волжские контрабандисты боятся с тобой связываться.
— Опасаются, страшась наказания[13], — самодовольно согласился Дельфин. — Потому что я умный, старый солдат и не знаю слов любви[14].
— Ты из-за большого ума, старости или мизантропии ни разу не воспользовался шлюхами, которых поставляешь администрации?
— Ну, это ты, не обобщай[15]. С какого перепугу я должен был это делать? — он снова изобразил ладонями замедленную Чунга-Чангу и обиженно добавил. — Я тебя люблю. Как исполнилось 30 минут 8 секунд от роду, так и втрескался на всю жизнь. Как сейчас помню — 9–ый роддом, твое корытце через два ряда от меня. Ты ревешь, титьку просишь[16].
— Я эту лирическую новеллу сто раз слышала, — перебила Мышь. — Лучше расскажи о наших взаиморасчетах — ты так и не захотел узнать меня поближе? Меня? Другую девушку? А, Дельфинчик? Может, сегодня наконец решишься?
Климов картинно задумался, сделал вид будто поправил очки и начал загибать пальцы:
— Кушать я хотел много раз — не всегда получалось, — он загнул первый палец. — Хотел пироженное от Палыча. Хотел переплыть Волгу. Хотел в Москву съездить…
Мышь терпеливо слушала.
— …взорвать патрульную машину, — он приложил ребро ладони к губам и прошептал. — Один раз я даже пластид миротворцам прицепил. Бомба не сработала. Та-а-ак, что еще? Хотел, чтобы типография на Чкалова выпустила собрание сочинений Беркема[17] — они почему-то не откликнулись в ответ, — Мышь знала, чьих рук прошлогодний теракт в типографии, печатающей свежепринятую Конституцию ВВФ. — Хотел, чтобы Россия никогда не вырезала из своего нутра исконные территории, но Бог распорядился иначе.
Пальцы на огромных клешнях Дельфина закончились. Он виновато поглядел по сторонам, словно в поисках новых — продолжить счет и, наконец, добраться до заветного «узнать поближе женщину». На самом деле он не видел смысла скреплять их союз чем-то еще. Не найдя поблизости вакантных пальцев, Дельфин развел руками.
— Только и умеешь, что дурачиться. О каком Боге ты говоришь? На тебе клейма ставить некуда. В двадцать четыре — то года.
— Скоро двадцать пять. Говоришь как моя мамочка опять. Не напоминай о моем респектабельном возрасте.
— Это еще и мои двадцать пять. И все они связаны с тобой. Память отшибло? — Дельфин не мог забыть, что он с пелёнок вместе с Мышью. И в горе, и в радости.
— Духом ты юна, о пылкая девица. Мои же чресла боле не согревает кровь. Ступайте, барышня домой. И не высовывайтесь, — последнее Дельфин сказал вполне серьезно.
— Я спрячусь в нору, но имей в виду — без тебя никуда не уеду. Ты девственник — я честная давалка в третьем поколении. Мы должны быть вместе.
У Мыши не получилось сказать это в шутку.
— Будем — будем, — пробурчал Дельфин и пошел дальше по улице, под нос добавив. — Если сегодня добрые люди не отхватят мою отдавалку.
«И все-таки ты был с ней нечестен, — укорил он себя. — Не оттолкнул с нужной непримиримой силой».
9:49
— Иди ко мне, щекастенький, я тебе барбарисок насыплю[18], — как и было условлено Дельфин остановился у притормозившего Феннека[19] и душевно поприветствовал торчащую из броневика рожу — она кривилась то ли в ухмылке, то ли в оскале.
— Не ната са мной расгофАаарифать по руски, — зашипел Гинтерас Вишняускас — по нашему Вишневый Янтарь. Он выпрыгнул из машин и как обычно не протянул руки. Рукопожатие одними глазами. Если бы Дельфин подержался за тяжелую длань миротворца (свидетели бы обязательно нашлись), срок его жизни пошел бы на часы. Кто — нибудь из местной гопоты зарезал бы Дельфина просто из любопытства.
Дружеский контакт с представителем военной администрации моментально лишал Дельфина имени, заслуг и авторитета. Без заслуг и авторитета на улицах Сызрани можно продержаться неделю — другую. Без имени — не более суток.
Миротворцу, патрулирующему город, также не пристало якшаться с блатными представителями местной фауны. Как минимум — неодобрение коллег. Максимум — служебное взыскание. Тем не менее, и Гинтерас, и Дельфин, соблюдая дистанцию, рискнули поговорить о злободневном:
— Я прощаю бледнолицему его слова. Он мог не знать о сэре Чарльзе Дарвине и о том, что обезьяна — общий предок граждан Евросоюза[20], — Дельфин смотрел в глаза Вишенки и думал «интересно, он уже готов предать меня?».
Гинтерас пробурчал на русском с изысканным акцентом Ингеборги Дапкунайте:
— Сдается, Билли, ты хотел меня обидеть.
— Хочу. И обижу, — пообещал Дельфин. — Ножичков у нас на всех хватит, амиго[21].
— Ты лучше не ножичками жонглируй, а скажи своим ваххабитам, чтобы они жевачку мне на капот не лепили, — перешел к делу миротворец. — Увижу — пропишу им седьмого Витязя[22].
— Вах — вах — вах, ай — яй — яй, — закудахтал Дельфин. — Обижают доброго господина. Совсем опустились грязная русская мелюзга. Мы обязательно найдем прохвостов и строго накажем, — он приложил руку к груди. — Какие еще будут указания, о могучий хранитель правопорядка. О, недремлющее око свободы! — не понижая тональности, Дельфин проговорил скороговоркой. — Мира и процветания всем твоим близким. Пусть Волга тридцать раз покроется льдом, прежде чем ты узнаешь о проблемах с эректильной функцией…
— Я знаю — ты любишь бойцов шестого корпуса, — сухо перебил литовец и отступил на шаг от Дельфина — пора сворачивать переговоры.
— Обожаю. До печеночных коликов, — подтвердил Дельфин. — Порезать бы всех, да возиться неохота.
— Ты это! Ты того…, — на прощание еще раз подыграл Гинтерас.
— Что ттого?!
— Не безобразничай[23], — предупредил миротворец и запрыгнул в Феннек.
10:07
— Сегодня подручные Дельфина оставят товар для шестого пехотного батальона около урны. Дом номер тридцать по улице Независимости, — прокомментировал Звонарев — единственный коренной житель Сызрани в руководстве администрации. — Далее Дельфина зафиксировали уличные камеры на Маяковке, Бабушкина, Садовой. Он не делал
