звенит ключами, пытаясь угодить ими в замочную скважину. Попадание. Щелчок. Алексей переступает порог, сползает по стенке, садится на грязный коврик в прихожей. Сжимает зубы и едва слышно выдыхает:
— Алисонька, ты дома?
Ответ на этот вопрос он знает, конечно, знает. Возле входа нет ярких лакированных туфель, с кухни не доносится звон посуды. Отвратительно-фальшивого пения тоже нет. Алексей расслабленно выдыхает и с трудом захлопывает дверь. Не вернулась. Как хорошо. Еще есть время. Есть время прислониться к прохладному полотну двери, стряхнуть поношенные кроссовки. Глубоко вздохнуть и сморщиться.
Тугая марля стягивает грудь, фиксирует ноющие ребра, не дает свободно дышать. Впрочем, дышать не так сильно и хочется. Совсем. Но Алексей упрямо дышит, прикрывает глаза, игнорирует стекающий по щеке холодный пот. На кухню идет медленно, хватается за шкаф и за комод. С грохотом сносит фоторамку и даже не оборачивается. Там свадебная фотография, где они еще счастливые, радостные. Любящие.
Дрожащие пальцы с третьей попытки хватают черную гремящую баночку каких-то мужских витаминов, обещающих здоровье как у коня, вас на коне, белозубую улыбку и счастье в личной жизни. В общем, все те глупости, в которые обычно верят люди. Алексей, естественно, не верит. Не верит, но вытряхивает две белоснежные круглые таблетки и небрежно забрасывает их в рот. Громкий хруст возвещает победу зубов над фармацевтическими препаратами. Дышать сразу становится легче. Обезболивающее не срабатывает так быстро, но Алексей верит, что вот-вот будет лучше. Горечь во рту почему-то опускается не только через гортань в желудок, но и задевает что-то тоскливо свернувшееся в сердце. Что-то слишком похожее на разбитые детские мечты и Женин возмущенный голос: «Куда столько обезболивающего жрешь?! Желудок и печень пожалей!»
Алексей садится на пол, прислоняется к стене, зажмуривает глаза. Позволяет себе ненадолго окунуться в мечту. Всего сотня секунд. Сосна, береза, дуб, ель. Десять. Сияющие стамески, маленькие сверла и острые уголки. Двадцать. Все вокруг пахнет смолой, опилками, хрустит стружкой под ногами. Сорок. Зайцы, лошади, собачки, птички. Пятьдесят. Игрушки большие и маленькие, красивые даже без красок. Шестьдесят. Настоящие, теплые, деревянные. Семьдесят. От них хочется улыбаться и вспоминать прошлое взрослым, хохотать и баловаться — детям. Восемьдесят три.
Щелчок ручки входной двери. Под цокот тоненьких каблучков стройные аккуратные ножки переступают порог. Легкий звон декоративной цепи, и сумочка опускается на столик.
— Лёшик, ты уже дома? — приторный голос девушки растягивает буквы, создает впечатление, что в любой момент Алиса готова скулить и жаловаться, как побитый щенок.
Алексей неразборчиво отвечает, глядя мутными от боли глазами на любимую. Алиса замирает. Тонкие пальчики слегка подрагивают, красная туфелька делает быстрый шаг вперед, накрашенные губы тревожно приоткрываются. Алиса молчит, скользит взглядом по фигуре мужа. Черная рубашка слишком сильно прилегает к подкаченной фигуре, очерчивает грудные мышцы. Поджатые тонкие губы и капельки пота, покрывающие все его лицо.
Алексей тихо ждет.
Алиса отступает на шаг, глупо улыбается, трясущимися руками снимает туфельки, аккуратно убирает их в шкаф.
— Снова выпил с приятелями после работы? — слащавый голос звучит тише обычного.
— Да, прости.
В его голосе ни капли вины или раскаяния. Только тихая усталость с ноткой безысходности. Двадцать пять тысяч в кармане почему-то не греют, не радуют, а лишь тяжелым камнем оседают где-то в горле. Каждый раз он обещает себе, что это последний бой. Каждые две недели он возвращается на арену снова.
Возвращается, возвращается, возвращается. Нападение, бросок, отскок. Присесть, ударить, увернуться. Переломы, кровь, синяки. Ложь, ложь, ложь. Сотни оправданий, сотни слов обмана. Алиса верит. Улыбается мягко, нежно. Глупо смеется и рассказывает о своих проблемах. Не повысили, не дали проект, случайно облили кофе. Она плачет, как двухлетний ребенок, позволяя крупным слезинкам стекать по щекам до самого подбородка. Алексей кивает, обнимает, жалеет. Сломанные ребра, руки, нос, фиолетовые, почти черные, синяки по всему телу в этот момент ничего не значат. Она рыдает — его плечо будет мокрым.
Алексей слушает, кивает, вздрагивает под приглушенное «ай». Стекло, разлетевшееся от фоторамки, вспороло бледную кожу. Алиса стоит совсем рядом, практически касается своей голой ступней его колена. Стоит и глупо смотрит на капельки крови, стекающие по пальцу. Ладони полны осколков.
— Болит? — надрывно спрашивает Алексей, с тихим стоном поднимаясь с пола.
— Очень, — отвечает Алиса, а в уголках ее глаз уже скапливаются слезинки. Крупные, блестящие. Широкая ладонь Алексея осторожно обнимает окровавленные пальцы, переворачивается, помогает вытряхнуть осколки в пустую пиалу из-под фруктов.
— Иди пожалею, — голос Алексея тихий, тяжелый, надежный.
Алиса подходит к мужу, едва уловимо прижимается, каким-то чудом не задевая бинты. Аккуратные пальчики скользят по родной спине мужа, будто бы просто поглаживая, утешая. Алексей целует маленькую ранку и тянется за пластырем на верхней полке.
— Стой, не нужно, я сама, — выпаливает Алиса, испуганно ловя взгляд карих глаз.
— Что ты, ты же у нас раненая. Нужно обеспечить должный уход, — ласково отвечает Алексей, упрямо игнорируя взрывную боль.
Алиса больше не спорит, молчит. Молчит, пока на пальчике шипит перекись водорода. Молчит, пока оставляет яркий след от помады на чуть шершавой мужской щеке. Молчит, пока муж шелестит упаковкой пластыря. Молчит, пока нож стучит по деревянной доске. Молчит, пока ужин шипит на сковороде, а щипцы для салата стучат по бокам стеклянной миски. Молчит, пока телевизор бормочет что-то о спорте, а телефон раздражающе звенит сообщениями. Сегодняшний вечер тянется утомительно долго.
— Лёшик, пошли ужинать, — снова тянет буквы Алиса с неизменной глупой улыбкой.
— М-м-м, пошли, — мычит Алексей, пряча стоны боли в согласии.
Их стол, как обычно, уставлен красивой едой, которую не стыдно было бы подавать в ресторане. Алиса каждый раз собой гордится, делает снимок и выкладывает фотографии в ленту социальных сетей. Фальшивые комплименты сыплются со всех сторон, трезвоня уведомлениями на протяжении всего ужина. Никто не верит, что глупая Алиса может готовить сама.
— Как дела на работе? — привычно бросает вопрос Алексей, тыкая вилкой в равиоли.
— Книгу «Легче легкого» отдали Ольге, — капризно надувает губы Алиса, особенно громко накалывая салатный лист. — И чем я хуже? Разве я не смогу отредактировать и спроектировать книгу про здоровое питание? Да я же вешу на двадцать кило меньше этой Ольги Андреевны! Мне досталась какая-то «Never give up». Опять с этими контрактами и переводчиками возиться…
Алексей фыркает, но молчит, позволяя жене капризничать, хныкать и тянуть слова. Слушает все печали, вычисляя, когда ему следует осторожно уйти и спрятаться в кровати от боли, от жены, от мира. Трещины в ребрах не дают забыть о себе даже после четырех таблеток обезболивающего. Алиса выдыхается как раз вовремя.
— Я спать, — бросает Алексей слова
