поезде он доказывал Ганину, сколь был велик Пушкин, воспевавший красоты юной девы и поцелуи на морозе. Бехтерев только недавно понял, какое открытие совершил поэт, и остаток своей жизни решил положить на то, чтобы доказать научную ценность его поэтических формул.
Виталий слушал его рассеянно. У больших ученых, особенно к старости, всегда наблюдались отклонения. Правда, у гениев они тянули за собой величайшие озарения, которые продвигали науку подчас на несколько столетий вперед, а у талантливых исследователей происходили прорывы совсем в противоположную область знаний. Последние начинали писать музыку, влюбляться, сочинять стихи, словом, делать то, чего недобрали в юности. Бехтерев, по мнению Ганина, относился к последнему типу ученых — талантливых исследователей, но не лишенных подчас гениальных озарений. А вот превратить их в новую научную теорию, как тот же Фрейд своим курсом психоанализа, Бехтерев не захотел, увлекся администрированием, революцией, а натура его куда богаче австрийского врача. Бехтерев — человек Возрождения, энциклопедист и оракул. Ганин предлагал ему уехать в Париж или в Америку, куда настойчиво звали Владимира Михайловича. Сейчас бы он был уже миллионер, мировая величина, одно слово, одна консультация его стоили бы тысячи франков или долларов. А в этом союзе нищих республик никогда не будет ни славы, ни денег. И по утрам будут врываться без стука гориллы в черных пальто с красногубым начальником и уводить почтенных профессоров неизвестно куда.
В перерыве съезда появившегося Бехтерева окружили друзья, знакомые, ученики, и Ганин не смог его расспросить, куда он ездил с чернокожаными охранниками. В съездовской суете он и сам забыл об этом происшествии. Перед закрытием первого дня заседаний Бехтерев прислал ему записочку: «Вита! Я хотел бы с вами переговорить по одному вопросу. Буду вечером у себя в номере». Вита — сокращенно Виталий, но еще и «жизнь» с итальянского, а Бехтерев, побывав в Италии, был влюблен в эту страну и звал его Ганя дольче вита — сладкая жизнь Ганина. Но, получив записочку, Виталий усмотрел в ней и тонкий намек на то, что ухаживания за брюнеточкой-психиатром из Смоленска придется перенести на завтра. Все как-то слишком возбудились после доклада казанского фельдфебеля от науки и захотели на практике проверить: верно ли, что нет никакого «либидо», а есть лишь чувство братской солидарности с угнетенными неграми в Америке, как доказывал критик гениального Фрейда.
Брюнеточку звали Аглаей Федоровной, на левой щечке у нее темнела, как укол амура, пикантная родинка, и глазки горели совсем не чувством братской солидарности. Виталий познакомился с Аглаей еще в день заселения в гостиницу, помог ей отнести на четвертый этаж большой чемодан, узнал, где она живет и с кем. Виталий жил на третьем, рядом с номером профессора, но, увы, тоже в двухместном, со своим занудным ленинградским коллегой-невропатологом, который по утрам делал зарядку, а на ночь обтирался прохладной водой. Одноместные номера полагались лишь докторам наук и почетным гостям из-за границы. Поднимая чемодан на четвертый этаж и войдя в кураж, Виталий сразу же ощутил устойчивый интерес к своей персоне со стороны очаровательной Аглаи Федоровны, в которую влюбился мгновенно, и даже позабыл, зачем спускался на первый этаж, а вспомнив, снова побежал вниз: Бехтерев просил его узнать, не приехал ли профессор Берг из Швеции, а если приехал, в каком номере он проживает.
Встретившись на следующий день, они вели себя уже как тайные любовники и, улыбаясь, подошли друг к другу. Виталий взял ее руку в свою и со значением пожал, а Аглая, вспыхнув, качнулась в его сторону, на мгновение коснувшись его грудью, но этих мимолетных жестов, горящих глаз и щек было достаточно, чтобы понять, какая страсть охватила эту парочку. Аглая, пытаясь придать своей реплике абстрактно-философский тон, сказала, что готова пожертвовать собой, дабы доказать казанскому держиморде пророческие выводы австрийского психоаналитика относительно комплекса «либидо», и Ганя дольче вита со всей ответственностью заявил, что тоже готов к такой жертве. У Аглаи даже родинка покраснела, когда она бесстрашно вопросила:
— Что ж, может быть, тогда стоит провести научный эксперимент?..
В каких страшных снах ей могло только присниться такое?! Она, единственная дочь известных в Смоленске родителей, избалованная мужским вниманием и комплиментами, отказавшая пятерым женихам, сама предлагает первому встречному лечь с ним в постель. Если б это услышала ее мама, она умерла бы от разрыва сердца.
— Потрясающая мысль! — пронзенный, как рапирой, ее немыслимой отвагой прошептал Ганин. — Вы так прекрасны, что даже мороз продирает кожу!
— Моя коллега-невропатолог едет сегодня к сестре и там, видимо, заночует, — горя от возбуждения, ответила Аглая Федоровна.
— Вот и чудесно, — сотрясаясь от нервного озноба, пробормотал Ганин. — А у меня есть томик Фрейда на немецком.
— Тогда до вечера? — прошептала Аглая.
— Если я не умру до вечера от тоски и желания, — сказал, осмелев, ей на ухо Ганин, и Аглая даже издала странный звук, напоминающий призывный стон дикой пантеры. Ее розовые щечки и его горящие глаза уже весьма заинтересовали окружающих, Аглая Федоровна предусмотрительно поспешила отойти в сторону, чтобы не вызывать завистливых толков и пересудов у засушенных ученых грымз, способных долго и всерьез обсуждать только проблемы развития психиатрической науки в СССР.
«Как хорошо начинается съезд! Семь дней пылкой любви, да еще с такой дивой!» — глядя на изящную фигурку, стройные ножки и мысленно уже раздевая ее, радовался Виталий. И вот на тебе, первый сюрприз от профессора. Не заставит ли он его сегодня сидеть всю ночь и переделывать доклад, который из-за нелепого опоздания профессора перенесен на завтра?! От этих предположений Виталию стало так худо, что он с ненавистью посмотрел в сторону Бехтерева, а тот с детским восторгом слушал сообщение о резком уменьшении числа нервных заболеваний в Калмыкии.
— Да о них там никогда и не слышали! — вслух усмехнулся Ганин, и его сосед по номеру, добродушный толстяк, почему-то прилипший к нему и на съезде, наклонился и спросил:
— А вы работали в Калмыкии? Я бывал в Элисте — хороший город.
Вечером Виталий около часа болтался под дверью профессорского номера. Бехтерев пришел лишь в половине девятого, извинился и, усадив Виталия в кресло, очень живо, почти в лицах пересказал утреннюю историю. Его возили в Кремль. Еще до приезда в Москву Владимиру Михайловичу на домашний адрес прислали телеграмму
