сегодня отец решил говорить потише. Хотя, ещё не вечер. Если он начал пить, то это примерно на неделю. Утро начинается благочестиво, он даже пытается шутить и бросать комментарии, вяло напоминающие просьбы о прощении. А вечером мы не знаем куда от него спрятаться.
Я выбралась из-под одеяла и укрыла им плечи сестры. Спешно собрала волосы на макушке резинкой. Оглядываясь на дверь, переоделась из домашнего в джинсы, топ и толстовку, надела носки, закинула в рюкзак сменное бельё, походную косметичку с самым необходимым, небольшое чистое полотенце и тетради с конспектами.
Приставив рюкзак у стены рядом с дверью, я, стараясь быть как можно тише, открыла замок и почти на цыпочках вышла из комнаты.
На кухне мама стояла у плиты и варила в небольшой кастрюле гречневую кашу с сосисками, покрошенными кружочками.
У нас не принято говорить друг другу «доброе утро» или что-то типа того. Потому что отец не любит, как он говорит, «бабский трёп» с утра пораньше. Если мы с мамой и говорим, то только шёпотом и тогда, когда отца рядом нет. Единственный после отца человек, которому позволено говорить на любой громкости, это Катя.
Обойдя маму по дуге, я встала рядом с ней, достала из верхнего ящика одну из пяти уцелевших после вчерашнего кружку. Поставила её на столешницу рядом с собой и, придвинув пакетик с растворимым кофе, потянулась за чайной ложечкой в ящик. Насыпав себе кофе и две ложки сахара из целлофанового пакета (сахарница разбита), я залила их кипятком, перемешала всё в той же тишине и молчании. Отложила ложечку, взяла кружку и пригубила кофе, искоса глянув на маму.
Она смотрела на кипящую кашу неотрывно, будто в ней была какая-то загадка. Например, будет ли её есть отец или назовёт жратвой для собак и смахнёт со стола?
Её явно рассеченная нижняя губа опухла, под левым глазом виднелся плохо замазанный тональником свежий синяк. На скуле царапина, на лбу коросты, будто её возили лицом по ковру. Она помешивала ложкой кашу, а на большом пальце её был пластырь, под которым выступила кровь.
Что было под объёмным черным свитером с высоким воротом — представить страшно. Он любит повалить на пол и бить ногами. Ему так удобнее и проще, ведь лёжа едва ли можно оказать хоть какое-то сопротивление его силе, которая, на самом деле, является абсолютной слабостью, но он этого, к сожалению, никогда не осознает.
— Почему мы не уйдём от него? — этот вопрос я задавала каждый раз. После каждого избиения мамы или меня я спрашивала одно и тоже и каждый раз получала примерно один и тот же ответ.
— И кому мы нужны? — тихо выронила мама, с опаской глянув на дверной проём, будто там мог стоять отчим. — Нас кто-то где-то ждёт? — фыркнула мама иронично, вновь вернув внимание каше. — Думай головой, прежде чем задавать такие вопросы.
— Ты работаешь, я работаю. Мы давно уже могли бы снять квартиру и уйти от него, мам, — произнесла я шёпотом, ровно с той же опаской поглядывая на дверной проём.
— Во-первых, он нас всё равно найдёт, и будет только хуже. А, во-вторых, кто будет платить за твою учёбу? Ты об этом подумала, Алён? — мама лишь на мгновение перевела на меня строгий озлобленный взгляд и вновь вернула внимание кастрюле с гречкой и сосисками. — Ничего ты не подумала. Повзрослей сначала. Была бы умнее, училась бы на бюджетном, и никому не пришлось бы ради тебя на заводе надрывать спину. Завтракать будешь?
Это она сейчас отца так выгородила? Мол, он на заводе спину гнёт, чтобы мою учёбу оплачивать?
— Не буду, — ответила я на её последний вопрос и выплеснула недопитый кофе в раковину. — Напоминать, по чьей вине я пропускала школу неделями, из-за чего плохо училась, я тоже не буду. В любом случае, он же у тебя самый лучший, — едкий смешок сорвался с моих губ, когда я помыла кружку и убрала её обратно в ящик. — А если я брошу универ, чтобы ему не пришлось ни за что платить, мы уйдём от него?
— Не неси чушь, Алёна, — мама поморщилась так, будто в дерьмо босой ногой вступила. — Учись, пока есть такая возможность. И скажи спасибо, что эта возможность у тебя, вообще, есть.
— Кому сказать? Ему? — кивнула я в сторону дверного проёма. Воздух застрял в лёгких, а в солнечном сплетении вновь начала разрастаться холодная черная дыра, в которую я поспешно пыталась спрятать эмоции.
— Покричи мне тут ещё! — мама строго посмотрела на меня, но тут же снова отвернулась к плите. Её руку с зажатой в ней ложкой мелко потряхивало. Злилась она сейчас или боялась, я не знала. — По пути с учёбы купи сахарницу и новый графин для кипяченой воды, — добавила она уже мягче.
— Он разбил, он пусть и покупает, — бросила я и широкими шагами вышла из кухни. Вернулась в комнату, где прихватила заготовленный заранее рюкзак, телефон и зарядку от него. Наклонилась к Кате и, чмокнув её в висок, тихо разбудила. — Катя, вставай. Уже утро.
— М? — Катя резко села в постели, сонно осмотрелась и потёрла вновь слипающиеся глаза кулачками. — А папа где?
— В туалете. Как обычно. Не бойся, он уже успокоился, — Катя молча зевнула и кивнула моим словам, словно принимая их к сведенью. Окинув комнату взглядом, чтобы ничего не забыть, я вновь вернулась к сестре, погладила её по волосам и чмокнула в макушку. — Ничего не бойся. Тебя он не тронет. А, если что, прячься в моей комнате. Ты же знаешь, как она закрывается?
— Ага, знаю.
— Вот и хорошо. Я ушла. Ты тоже постарайся не проспать школу.
Я вышла из комнаты, оставив за собой приоткрытой дверь, чтобы Катя не вырубилась снова и пошла завтракать. В прихожей я поставила рюкзак к ногам, чтобы надеть ботинки. Выпрямилась, надела куртку и в этот момент из туалета вышел отчим, а вместе с ним и вонь, состоящая из его дерьма, дыма сигарет и перегара.
— А ты куда так рано побежала, Алёнка? — спросил он, поправляя резинку застиранных треников.
— На пары, — выронила я, стараясь при этом не вдыхать ту вонь, что он с собой принёс.
— Ты представляешь, вчера совсем забыл, что бутылку в машине оставил. Чудик, мля, — отчим хохотнул так, будто я точно поддержу его в его веселье. Но лучшее, что я смогла сейчас сделать в ответ, это промолчать. — А Катюшка где? Проснулась?
— В моей комнате.
— Катюшка! Пора вставать, — отец специально для родной и любимой дочки включил игривый тон
