приглянулась моей малышке. Стрельба не кончена.
Дон стрелял картинно, без упора. Он мог себе это позволить. У него в запасе было десять выстрелов.
— Иван, — позвала девушка, спрыгивая со стойки. При этом юбка задралась. Совершенно возмутительная юбка…
— Угу, — отозвался Першилин. — На всякий случай: меня зовут Костя.
— Подожди, Иван, — упрямо повторила она. — У тебя царапина на щеке.
Костя вспомнил: после одного из выстрелов и точно залепило осколком от разбитой трубочки. Блондинка достала бумажную салфетку и флакончик духов:
— Мне жаль, что так вышло. Дон — настоящая свинья.
Девушка была на полголовы выше Кости, но — странно — его впервые не смущал свой небольшой рост. Щеку приятно обожгло духами.
— А поцеловать? — набрался Костя смелости.
Она поцеловала его в другую щеку и вручила вторую салфетку:
— Убери помаду. Ваши жены очень ревнивые.
— Я холостяк.
— Тогда девушка…
— И девушки у меня тоже нет, — сказал Першилин, на секунду задумавшись: «А Галка?»
— Почему? — спросила блондинка, но Дон как раз доколотил фарфоровую свечку, избавив Костю от необходимости отвечать.
Хозяин тира достал с полки куклу. Компания подростков зазвенела цепями и цепочками:
— Красавица… Еве повезло… А платье… И даже трусы. Сиреневые…
«Ее зовут Ева», — подумал Костя и грохнул на стойку тира пригоршню монет:
— Получи, Руди. За чужой счет гулять не приучен. — Руди смахнул деньги в карман кожаного фартука:
— Классно стреляешь, парень. Знавал я одного снайпера… Здешний начальник полиции. Куда он запропастился? В прежние годы всегда заглянет, поздоровается… Не слышал, что с ним?
Першилин пожал плечами: не стал выдавать Сильвестра.
От города до КПП военного городка — тысяча сто тринадцать шагов, вымеренных нетвердыми ногами тех, кто не устоял от последнего соблазна па финишной прямой. Заведение с экзотическим названием «Зеленый какаду» и сейчас было открыто. Сквозь заплетенную вьюном решетку веранды, где кипело веселье, Костя углядел загорелую лысину Сильвестра, но… Но утром полеты на боевое применение.
В лучших традициях положительного героя Першилин мужественно избрал прямой путь. Его обогнали два подростка на мопеде-трещотке, а навстречу попался старик с прыгающей птичьей походкой. Под мышкой у него был свернутый зонтик. Не один Костя готовился к дождю.
А дождь так и не собрался — прошел стороной. Может быть, не только дождь. Костя вспомнил взгляд блондинки.
От Евы берут начало все злоключения Адама, но и людской род тоже.
2. «Когда ты врал: тогда или теперь?»
С боем часов наступило просветление. Петер увидел себя как бы со стороны — целящимся в Луну из бутылки шампанского, и ему стало неловко. Вот шампанское и было лишним! Шампанское в одном бокале с пивом требует к себе аккуратного отношения. Не случайно оная божественная смесь подается к столу лишь на Рождество, когда человек благостен и умерен. Но именно тостом за национальное возрождение началась сегодня пирушка. Причем здоровье нации и здоровье самого Петера провозглашались одновременно: «За наш красивый и умный народ! За талант и мужество господина Дембински!»
Петер знал цену льстецам. Впрочем, раз в году могли же земляки сказать правду? А шампанское-то хлещет из бутылки…
— Позвольте, господин Дембински, — вывернулся из-под локтя единственный, но всюду успевающий официант «Зеленого какаду». — До Луны слишком большая дистанция, а то бы вы обязательно попали. Зато я не промахнусь, наполняя ваш бокал.
— Нет, я хочу сам, — закапризничал Петер, нежно прижимая бутылку к груди.
— Брось, сынок, — сказал директор гимназии. Его грозные усы, жесткие, как кабанья щетина, обмякли от пива и абрикосовой водки. — Свое задание ты выполнил на полные двенадцать баллов! Разреши нам за тобой поухаживать. Все помнят, я первый сказал: либо Петер будет повешен, либо станет большим человеком!
Подставляя бокал, Петер покрутил головой и на всякий случай ослабил узел галстука. Над серебряным горлышком пыхнул сизый дымок. Черт возьми, вину тоже тесно в запечатанной бутылке!
Повод для галстука и шампанского был достаточный: на российском военном аэродроме, что сорок пять лет после Второй мировой войны мирно соседствовал с городом Охотничья Деревня у Края Луга, отменили полеты. Ну, не совсем, конечно. Точнее говоря, ограничили. В общем, запрет касался выходных дней и церковных праздников, но все равно об этом решении командующего Группой российских войск сообщили все национальные газеты. А «Завтрашний день» в редакционном комментарии не преминул подчеркнуть заслуги своего постоянного корреспондента Петера Дембински в этом историческом завоевании: «Его острое перо срывает покровы, которыми командование окутало опасную деятельность военного объекта».
На самом деле Петер давно отвык от пера: не мог он позволить себе подобной роскоши. Быстрей, быстрей… и его пальцы, нередко дрожащие с похмелья, знобким ветерком пробегали по клавишам компьютера, повергая сограждан в трепет жуткими подробностями. От избыточных децибел аэродрома, а вовсе не от избытка местного дешевого вина дети рождаются дебилами… Молоко сквашивается прямо в коровьем вымени, когда над буренками пролетают боевые вертолеты… Ну, и экология — ее легко пристегнуть к чему угодно…
Принтер «Энтерпрайза» трещал бойко и допек-таки советское командование.
— За тебя, Петер!.. Чокнись со мной… Выпей с нами! — со всех сторон к нему тянулись бокалы, рюмки, кружки, и летний ветерок, шурша в плюще и виноградных листьях, тоже пел дифирамбы журналисту.
Лишь одного голоса не было слышно в общем хоре. Самые горячие поклонники Петера уже поглядывали в угол веранды. Там под пальмой в кадке стоял круглый столик, на нем — шахматная доска с расставленными фигурами, за ней Сильвестр. Свои победы и поражения он отмечал одинаково — добрым глотком пива. Очень удобно. Ведь его поражения одновременно его же победы, потому что Сильвестр зачастую играет сам с собой. Уже давно. С тех самых пор, как его вышибли из полиции за симпатию к русским «товарищам». Теперь устроился слесарем-газовщиком в их гарнизоне. Посмотрим, надолго ли.
Луна качалась над макушкой Петера — видно, зацепил нечаянно рукой. Он чувствовал себя большим и сильным, почти всемогущим, и черт дернул его за язык. Петер поправил галстук и попросил тишины:
— Пока моя рука держит перо…
— …и пивную кружку, — эхом донеслось из затененного пальмой угла.
— …я буду выступать против безрассудных полетов и вообще русского присутствия в окрестностях нашего славного города.
— …как раньше клялся в любви к русским и благодарил в газете за помощь магистрату. Когда ты врал: тогда или теперь?
Понятно, это был Сильвестр, которому бы двигать пешки и скромно помалкивать. Он же, напротив, продолжал выступать из своего угла:
— Вспомни, Петер, одну рождественскую ночь. Я уже молчу, что без меня ты бы не прошел на аэродром… Но разве не ты сказал: «Сейчас взошла звезда моей удачи»?
Подполковник полиции не
