появилась закутанная во всё яркое немолодая армянка.
– Гайяне, ещё на одну персону накрой. Друг ко мне пожаловал, друг. – Он показал на стоявшего посреди комнаты Гончарова. – Энкер, энкер, джан энкер. Гайяне, мэк кофе[1].
Армянка о чём-то переспросила его на своём языке, и Копорский, разведя беспомощно руками, опять повторил ту же самую фразу.
– Никак не выучу их язык, – проговорил он с досадой и приставил к столу массивный стул. Наконец до армянки, как видно, дошёл смысл того, чего от неё хотели, и она, кивнув, удалилась.
– Присаживайся сюда, Тимофей. – Подпоручик показал на стул, а сам занял место на кушетке. – Это вот сама хозяйка квартиры была, сейчас она всё нам сюда принесёт. Ты сам-то как, кофе пьёшь? А то, может, тебе лучше чай попросить?
– Да мне всё равно, Пётр Сергеевич. – Тимка пожал плечами. – Что вы, то и я.
– Ну-ну, – проговорил тот и улыбнулся. – Тут кофе хороший, турецкий готовят, да и за квартирование недорого берут, всего-то три с половиной рубля в месяц уходит. В Тифлисе чуть ли не вдвое дороже было. Две комнаты, стол богатый, тепло, чисто. Чего ещё служивому человеку надо? Раны почти зажили, хромоты-то не видно было со стороны?
– Нет, Пётр Сергеевич, вообще ровно шли, – ответил, покачав головой, Тимофей. – Только вот не рановато вам в поход? Я-то ведь хорошо помню, какая там серьёзная рана была.
– Ещё бы тебе не помнить, – ухмыльнувшись, заметил Копорский. – Твоя заслуга, Тимоха, что у меня тут нога, а не обрубок культи. Спасибо тебе, братец, должник я теперь твой. За то, что не бросил, не оставил там, в яме, а вынес на себе.
– Да как же можно бросить-то, Пётр Сергеевич? – проговорил негромко Гончаров. – Свои же мы с вами, сколько вон пережили вместе. Как же это оставить-то можно было?
Повисшую неловкую паузу разрядил приход хозяйки. Она поставила на стол серджеп[2]: медный конический сосуд с отогнутым носиком и длинной ручкой – и ещё две маленькие чашки. Пришедшая с ней молодая девушка выставила сюда же блюдо с пахлавой и сладким суджухом. Девица, прикрывшись платком, сразу же выскочила из комнаты, хозяйка же, поставив на небольшие медные блюдечки глиняные чашки, с достоинством поклонилась и, выйдя, плотно прикрыла за собой дверь.
– Как тебе молодка? – подмигнув, задал вопрос Тимофею подпоручик. – Хороша?
– Да я и не разглядел, вашбродь. Всё время ведь платком прикрывалась.
– Ну да, скромная, – со вздохом согласился Копорский. – Тут, на Кавказе, девиц в большой строгости держат. Пару раз пробовал было с ней заговорить, как пуля из комнаты вылетала, теперь вообще уже одна ко мне не заходит. Вот только с мамкой или вместе со старшей сестрой. Ну та уж бабища так бабища, небось, обеими руками её никак не обхватишь. А эта-то вон какая стройная, прямо как козочка. Эх-х… – Он вздохнул мечтательно и тряхнул головой. – Ну что, давай-ка будем кофе пить?
Налив в свою чашечку из турки, повернул её ручкой к Гончарову.
– Лей давай, не стесняйся.
– Какой густо-ой, – протянул Тимофей, глядя на чёрную струйку, и, вдохнув крепкий аромат, непроизвольно прикрыл глаза.
Три года уже не пил этот напиток, с другой стороны, как же он отличался от такого привычного порошкового суррогата из двадцать первого века. Это был действительно самый что ни на есть настоящий, натуральный кофе.
– Суджух бери, – посоветовал Копорский. – Там грецкий орех и корица, как раз вот к этому питию.
– Не-е, не хочу я сладким вкус перебивать, – отказался, покачав головой, Тимофей и сделал маленький глоток.
– Странный ты, Гончаров, – откинувшись, промолвил Копорский. – Я тебе это уже и в сарае, и в яме, когда у горцев сидели, говорил. Вроде с виду самый что ни на есть обычный парень, а нет-нет да вылетит какое-нибудь эдакое словечко, ещё и такое, которое и сам не слыхал, или в кадетском корпусе от приходящих университетских оно проскакивало. Помнишь, про государственное устройство и сословность как мы с тобой спорили? Даже ведь переубедил ты меня по многим вопросам. Смотрел я твой формуляр рекрутский, специально его у полкового писаря запрашивал. Ну вот скажи мне на милость, какой из тебя заводской крестьянин? А навыки лекарские у тебя откуда? Опять на поместное горнозаводское училище сошлёшься?
Тимофей молчал. Да и что мог ответить? Будь что будет, и он опять сделал маленький глоток.
– Кофе тоже, небось, в своём волостном Верхоторе учили правильно пить? – спросил, усмехнувшись, подпоручик. – Ладно, не хочешь ничего отвечать, и не нужно. Мне достаточно того, что ты, Тимофей, честный русский солдат, присяги не изменил, командиру своему жизнь спас. Да и честь мою сохранил, на себя вон удары кнута принял. Я с тобой последний кус лепёшки по-братски делил, одной дерюжкой на гнилой соломе прикрывался. Поэтому всё. – Он стукнул ладошкой по столу. – Для меня ты есть Тимофей Гончаров, младший унтер-офицер Нарвского драгунского полка, честный русский воин, и на этом мы закроем эту скользкую тему. Только и ты уж осторожнее будь. За своим языком смотри и лишнего про государственное устройство и про конституцию более не болтай. Вернее, совсем даже о таких и близких вещах не распространяйся. Это тебе понятно?
– Так точно, понятно, – глухо проговорил Тимофей. – Есть не болтать! Я уж грешным делом думал тогда, Пётр Сергеевич, что не выбраться нам из плена живыми, вот и… – Молодой драгун вздохнул и отставил в сторону пустую чашку.
– Ещё наливай, – предложил, указывая на турку, Копорский. – Давай, давай, не стесняйся. Там как раз на каждого по одной ещё будет. – И видя, что гость медлит, сам подлил ему из медной посудины.
– Да уж, удачно получилось, ещё бы немного – и всё, и сгнили бы в этой яме. Я бы патента подпоручика своего не дождался, ну а ты – унтерского чина и Аннинской медали. – Он кивнул на грудь драгуна.
– С повышением в чинах вас, Пётр Сергеевич! – воскликнул, вскакивая, Тимофей. – Виноват, сразу не смог поздравить. К вам ведь и не допускали ни в какую в госпиталь, я, как ходить только начал, пару раз пробовал было прорваться, да какой уж там, взашей гнали!
– Сядь, чего вскочил, – велел, усмехнувшись, Копорский. – Сядь, да сядь ты уже! Ну да, из первого кадетского корпуса я прапорщиком выпустился, мог бы, конечно, и чином выше, да что уж там говорить, были за мной грешки. И ладно, у нас из учебной роты семеро аж портупей-прапорщиками или фанен-юнкерами в войска выходили. Ничего, война, Тимофей, всё выправила. Война, она ведь такая, кого-то вверх двигает, а кого и вниз,
