с бизнесом. Хотя ну какой там бизнес? Три копировальни: две в их городе и еще одна в соседнем, фото на документы, печать, картриджи там всякие и фоторамки. У них в коридоре стояло серебряное деревце (пластиковое на самом деле, конечно, просто типа серебряное) с маленькими овалами, где торчали их лица: внизу – его и Ленкино, потом папино и мамино, бабушки и дедушки с обеих сторон и один овал прадеда со стороны отца. Эти лица без тел и даже без шей смотрелись жутко, как будто какой-нибудь серийный убийца развесил на одном дереве головы, а на другом кишки.
Прадед служил в НКВД, и Егор не хотел, чтобы он висел на серебряном деревце, но его никто не спрашивал. Папа на Девятое мая приготовил его портрет с георгиевской ленточкой – сам напечатал и заламинировал – и ездил с ним в Томск на какой-то «Бессмертный полк».
Не забудь дописать, сколько человек он расстрелял, сказал Егор. Никого он не расстреливал, ответила мама, глупости говоришь. Предками надо гордиться.
Может, папа кому-то должен денег или там налоги не заплатил? Может, соседи настучали из-за того, что он позавчера по телефону орал на партнера? Решили, что избивает кого-то? Да ну, если убивать будут, не приедет никто, а тут сразу трое ментов. Может, партнер подставил? Егор крутил папу во все стороны, мысленно залезал в его планшет и писал там посты про продажную власть (и выкладывал – куда? в «Одноклассники»?), шагал с другими участниками митинга, требуя честных выборов, строчил письма политзаключенным. Нет, это совсем не похоже на папу, это все не он, это Егор в папиной шкуре. А что мог натворить настоящий папа? У Егора похолодели ладони. Вдруг сбил кого-то и скрылся с места аварии? Нет, никогда бы он так не поступил – водит он очень осторожно, прям до бесячего.
Егор сел на лавку перед подъездом и стал смотреть на окна своей квартиры. Вышла соседка с четвертого этажа с мусорным пакетом в руках. Спросила: это к вам полиция пришла? Квартиру, что ли, обнесли? В прошлом году тридцать первую обчистили, даже телик вытащили, как в девяностые. Не к нам, соврал Егор. К соседям. К Наташке, что ли? Не знаю.
А ведь кто-то из подъезда наверняка видел, как папу выводят в наручниках, и разглядел квартиру, куда заходили менты. Хорошо, что у них старый дом и нет никакого домового чата, все сидят по своим норам, но все равно скоро узнают, пойдут слухи.
Вышел полицейский и позвал Егора обратно. Ему показалось, что внутри стало еще больше народа. Мама сидела на кухне и курила сигарету из отцовской пачки, стряхивая пепел в чашку с цветком. Егор не знал, что она курит. Когда он вошел, она даже не обернулась и не посмотрела, когда его завели в его комнату. Разве она не должна пойти с ним? Как же инстинкт защиты потомства? Наконец она встала, но незнакомый мужчина сказал ей: да сидите вы, не ребенок уже, чего вы там будете болтаться.
Егорова ноутбука на столе уже не было, шкафы открыты, постельное белье лежало рядом с кроватью. Полицейский в голубых медицинских перчатках прошел мимо. С нижней полки торчали синие трусы, не факт, что чистые. Они трогали его вещи, двигали книги, копошились в нижнем белье, как клопы или крысы. Как теперь ко всему этому прикасаться? А телефон? В нем они тоже будут копаться? Читать переписку во «ВКонтакте»? Со Стасом? С Элей тоже? Господи, конечно, с Элей тоже, какая им разница, с кем переписка. Егор горел, голову распирало, а тело под одеждой чесалось, как будто его тоже всего ощупали, как на медосмотре или даже хуже.
За его письменным столом сидела женщина с хвостом, а на голом матрасе еще одна, в блузке, юбке и уличной обуви. Наверное, психолог, подумал Егор. Чтобы, значит, мне никто не нанес психологическую травму.
Садись, сказала женщина с хвостом. Куда садиться-то, подумал Егор, она заняла его крутящийся стул за столом и что-то писала. Он сел на кровать рядом с психологом и опустил голову, разглядывая свои носки. Вот тут подпиши, сказала женщина, рядом с сегодняшней датой. Егор подписал: для этого пришлось сильно тянуться с кровати до стола. Вошел полицейский, что-то спросил у женщины, она сказала: ну ты не видишь, я занята, у меня допрос свидетеля. Он извинился и ушел.
– За что арестовали отца? – спросил Егор. – Что он натворил?
– Слушай. – Она отложила ручку. – Я представляю, как ты психуешь. И вещи еще все вытащили. Ты извини, это наша работа. Мне самой это все неприятно.
– Может, вы его с кем-то спутали.
– Может, все может. Я тебя поэтому и позвала, чтобы разобраться.
Сначала вопросы были как в медкабинете: сколько полных лет, где прописан, кем приходится Каргаеву Михаилу Викторовичу. Сыном, хорошо. Братья, сестры есть? Сестра, Елена Каргаева, ясно. Очень много каких-то бумаг, и неоправданно огромные паузы между репликами.
А потом вопросы стали другими. Например, странный: а у вас есть дача? Где? Можешь вспомнить адрес? Егор не мог вспомнить адрес, только название деревни, а кто там смотрит адреса в деревнях. Наверняка какая-нибудь улица Советская. Дом двадцать шесть: так написано на почтовом ящике желтой краской, и еще висит белая цифра на синем фоне.
Вы часто туда ездите? Не очень. Только летом на пару дней, шашлыки пожарить. Там жить невозможно: туалет на улице, ванны нет, комары, жара. Там еще кто-то живет? Нет, дом был бабушкин, но бабушка умерла, и теперь он наш. Хотели его продать, но кому он нужен – далеко от города, старый. А твой отец часто туда ездит один? Бывает. Летом живет там, говорит: моя фазенда. Маме все обещает, что дом в порядок приведет, но вечно как ни приедешь, там обои содраны, краска, а дело не двигается. Ну, ремонт дело такое. А при чем тут дача? Там что-то произошло, ограбили кого-то? Или убили?
Давай не будем сейчас об этом, сказала следовательница. Да как не будем-то, хотелось закричать Егору, а о чем будем. О чем мы тут вообще говорим? Но он не закричал, потому что страх все еще сидел в нем, в том числе перед этой женщиной, похожей на школьную медсестру, потому что у нее была власть, какой не было у него. Власть смотреть на его трусы в шкафу. Власть читать его переписку. Власть спрашивать про дачу.
Ему показали фотографию папиной машины и спросили: это ваша машина? У отца больше нет машин? Мы что, миллиардеры, сколько машин нужно на семью? Да и мама не водит. Говорит, пробовала в молодости, но женщина за рулем – как обезьяна с гранатой. Бред, конечно, но ей так внушили. Так вот, одна машина, да. Как часто отец куда-то отлучался? Ну, часто. У него же бизнес, все время нужно куда-то ездить. Логистикой там заниматься, закупками всякими, склад, опять же. Егор никогда в это не погружался. Все шутки по поводу того, что он унаследует отцовский бизнес, были не больше чем шутками. Егор не собирался становиться владельцем трех копировален. Ну, то есть как пассивный доход прикольно, но точно не дело, куда ты самого себя вкладываешь. Странно себя вкладывать в фоторамки в виде серебряного деревца.
А потом следователь стала спрашивать про даты, и тут Егор совсем занервничал. Где твой отец был такого-то числа? А такого-то? Господи, да я с трудом помню, что было неделю назад, а тут – два месяца назад. Ну, попытайся вспомнить.
Мне нужен телефон, сказал Егор. Я посмотрю переписки, может, по ним воспроизведу, что было в тот день.
Телефон правда принесли. Он ощущался каким-то чужим, с крошками талька от перчаток и следами от посторонних пальцев. Егор открыл «ВКонтакте» и провалился в старые переписки. Старался делать все быстро, хотя его никто не торопил. Женщина-следователь смотрела в окно. Седьмое марта. День перед праздником. Вот он переписывается со Стасом, спрашивает, будет ли тот что-то дарить Марине, чтобы понять, дарить ли ему что-нибудь Эле. С одной стороны, на Двадцать третье февраля он от нее ничего не ждал:
