старик. – Как компенсацию за причинённый ущерб. И вообще… лучше его сжечь. – Лавочник схватил с прилавка изъятый у Хьюго спичечный коробок и потряс им перед самым носом у мальчика.
– Пожалуйста, не делайте этого, – взмолился Хьюго.
– Скажешь правду – отдам.
Старик молча сгрёб в носовой платок отнятые у Хьюго безделушки и завязал их в узелок.
Хьюго молчал.
Лавочник в сердцах стукнул кулаком по прилавку, и маленькие заводные игрушки испуганно подпрыгнули.
– Прочь отсюда, мелкий воришка!
– Сами вы вор! – огрызнулся Хьюго и помчался прочь.
Лавочник прокричал что-то вослед, но Хьюго слышал лишь топот собственных ног.
И все вокзальные часы
Заверув за угол, Хьюго снова попал сквозь вентиляционную решётку в рабочее помещение. Он выпрямился и постоял, чтобы перевести дух. От старых каменных стен веяло могильной сыростью. Тусклый свет ламп освещал коридор, который, разветвляясь, напоминал самый настоящий лабиринт.
Вот он и дома.
Здесь, под самой крышей вокзала, располагались давно заброшенные каморки для рабочего персонала. В одной из них Хьюго и жил. Сквозь закопчённый стеклянный люк солнечный свет сюда едва проникал, даже днём в каморке было сумрачно. И всё же это была какая никакая, а крыша над головой. В своё время мальчика привёл сюда его дядюшка, хранитель вокзальных часов. Впрочем, дядюшка вскоре исчез – но об этом мы расскажем позже.
В наследство от дядюшки Хьюго досталась старая шаткая кровать (под ней мальчик держал свои рисунки), огромный сундук, взгромождённый посреди комнаты (на нём Хьюго раскладывал карточные пасьянсы), и круглый столик в углу, где хранились дядюшкины зарплатные чеки (без его подписи это были просто никчёмные бумажки). Но главное – Хьюго сам смастерил полки, на которых стройными рядами стояли стеклянные банки с детальками от разобранных механических игрушек. Вот и представьте, какой ущерб успел нанести наш герой лавочнику.
Хьюго было двенадцать лет, и у него не было ни папы ни мамы. Денег у него тоже не было, хотя работал он, как самый настоящий взрослый: вставал ни свет ни заря и вечно недосыпал.
Зевнув, Хьюго взял деревянное ведро с инструментами, сунул в карман спичечный коробок и свечи и поплёлся на работу.
После исчезновения дядюшки хранителем часов стал Хьюго. Каждый день он осматривал все вокзальные часы – от огромных курантов на башне до стандартных фасадных часов. Самые сложные были куранты – с огромными круглыми окнами-циферблатами,которые смотрели на север и на юг. С них Хьюго и начинал обход.
Чтобы забраться на башню, он преодолевал по каменной лестнице много ступенек вверх, а потом вскарабкивался по металлическому трапу к люку, ведущему в инженерную комнату.
Механизм в инженерной комнате был столь огромен, что всякий раз Хьюго опасался, как бы эта махина не зажевала ему руку. Куранты приводились в движение двумя гирями, которые ползли по шахте вверх-вниз. Тяжёлая заводная рукоять была едва под силу взрослому, но Хьюго справлялся и с этим: он медленно крутил её, и гири с натужным скрипом ползли вверх.
Мальчик сверил время с эталонными часами и закапал в подшипники масло. Потом замер, прислушиваясь к ходу курантов. В эту минуту он был похож на настройщика огромного музыкального инструмента.
Покончив с курантами и спустившись вниз, Хьюго проследовал по тёмному туннелю дальше. Добравшись до часов напротив билетных касс, Хьюго зажёг свечу и, закрепив её на вмонтированном в стену подсвечнике, проделал ставшую уже привычной процедуру: завод, смазка, контроль времени.
Для удобства часовщика с внутренней стороны стены имелся небольшой циферблат, работавший от единого с часами механизма. Хьюго сверил время с эталонными часами – всё в порядке. Потом, продвигаясь по лабиринтам, проверил часы напротив каждой из платформ и занялся комнатными часами.
Когда доходила очередь до инспекторского кабинета, Хьюго замирал от страха. Он боялся этого человека даже через стенку. Иногда мальчишеское любопытство брало верх, и Хьюго в который раз разглядывал комнату через щёлку циферблата.
Вот стол, заваленный деловыми бумагами, в конце комнаты – пустая клетка для арестованных. Но иногда там можно было увидеть какого-нибудь пьяницу или вора, но самое ужасное – заплаканного мальчишку.
Хьюго оторвался от щёлки и занялся часами. Выполнив свою работу, он поспешил прочь. Часы, что напротив игрушечной лавки, он, как всегда, оставил напоследок. Хьюго посмотрел в щёлочку и обмер – хозяин магазинчика сидел на стуле и листал его блокнот.
От обиды Хьюго зашмыгал носом, он вытащил маслёнку и смазал часовой механизм.Обход на сегодня был закончен: все двадцать семь вокзальных часов работали, как хорошо слаженный оркестр.
Метель
Рабочий день закончился и старый лавочник стал собираться домой. Шаркающей походкой он вышел из магазинчика, опустил деревянные жалюзи, закрыл дверь и долго возился с навесным замком. И тут за спиной послышался громкий топот — старик не сомневался, что это пришёл сегодняшний воришка.
– Что ж ты так топаешь? – проворчал он, даже не обернувшись.
Хьюго перестал топать и просто стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу. Вот-вот здесь появится инспектор – это было время его вечернего обхода. Лавочник несколько раз перепроверил замки и, наконец повернувшись, спросил:
– Ну и как тебя зовут?
– Хьюго Кабре, – решительно ответил мальчик, хотя ещё минуту назад не намеревался раскрывать своего имени.
– Послушай, Хьюго Кабре, – вздохнул старик, – я же просил тебя не приходить. Хочешь, чтобы я отвёл тебя к инспектору? У меня есть для этого все основания.
– Верните мне блокнот, – с вызовом произнёс мальчик.
– Ну уж нет. Скорее я брошу его в печку.
Лавочник взглянул на часы, которые Хьюго, кстати, недавно смазывал, и поспешил к выходу. Он пересёк под высоким металлическим сводом огромный гулкий зал и, толкнув тяжёлую золочёную дверь, вышел на улицу.
В феврале – а это был февраль – темнеет рано, но в свете фонарей и падающего снега воздух нежно мерцал. Дверь распахнулась во второй раз, и на пороге показался Хьюго. Он в нерешительности замер, ёжась в своём лёгком пальтишке, а потом сбежал по ступенькам вниз и крикнул старику вслед:
– Не надо в печку! Отдайте мне блокнот!
– Нет, – буркнул старик в ответ, уходя прочь.
Но Хьюго не отставал от него. Он не знал, что делать – не
