меня угораздило влюбиться в иностранца и сбежать в новую жизнь, чтобы дышать уже пылью архивов буржуинских.
Такой вот результат.
Я толкнула тяжелую дверь и вошла в полутёмное помещение под дребезжание колокольчика. Пахнуло запахом старой мебели, воска и кисло-пряных индийских благовоний. Пока глаза привыкали к полумраку, я подслеповато щурилась, – старик Больц с каждым годом становился всё прижимистее и экономил везде, где только можно.
– Мари? – от удивления его сморщенное, как печёное яблоко лицо ещё больше сморщилось. – Что ты здесь делаешь?
Он вышел из подсобки и вопросительно уставился на меня. Голова его тряслась.
– Можно я переночую в подсобке? – спросила я и, глядя в его выцветшие глаза за толстыми стёклами очков, торопливо прибавила, – в счёт зарплаты, конечно же.
– Эм-м-м… Мари… – скривив лицо, замялся Больц. – Мы тут с сыном подумали и решили сократить букинистический отдел. Он больше не приносит того дохода, как раньше. Спрос, к сожалению, сейчас сильно упал. Времена такие. Кассиан считает, что мы должны сосредоточиться на картинах.
– А я? – упавшим голосом переспросила я, уже заранее зная ответ.
– Извини, но мы в услугах букиниста больше не нуждаемся, – проскрипел Больц, отводя взгляд, и добавил. – Я хотел сообщить тебе завтра, но раз ты сама пришла сейчас…
– Понятно, – сказала я, стараясь держать себя в руках. – А расчёт получить…
– Это к Кассиану, – отмахнулся старик. – Он вернется из Цюриха послезавтра. Тогда и приходи…
– Ладно, прощайте, – упавшим голосом сказала я, размышляя, куда податься на ночь глядя, ведь в карманах у меня было не густо.
– Погоди! – напыжился Больц, – ты не закончила работу. Вот, возьми!
Он сунул мне в руки связку потрёпанных книг и сварливо добавил:
– Иначе Кассиан не сможет рассчитать тебя.
Машинально я ухватила увесистую стопку и рассеянно вышла из магазина, не прощаясь. В одной руке я несла чемодан с вещами, в другой – связку книг, на плече висела сумочка, но тяжести я совсем не чувствовала.
Я вообще ничего не чувствовала.
Я долго куда-то брела, бездумно глядя впереди себя, пока, наконец, не уткнулась в небольшую скульптурную композицию, вроде как Блаженного Августина с крестом в руках. В канун очередного муниципального праздника, их сейчас понатыкали по всему городу. Аккуратно остриженные кусты розмарина и лаванды уютно окружали статую. Алебастровый пузатый святой смотрел на меня с таким осуждением и настолько явной насмешкой, что нервы мои не выдержали. Я схватила тяпку, явно позабытую кем-то из рабочих, и изо всей дури лупанула по его наглой насмешливой морде. Но то ли рука дрогнула, то ли меткость у меня была так себе, но попала я по кресту. С грохотом кусок откололся и упал на вековую брусчатку, обдав меня алебастровой крошкой.
И тут только я поняла, что натворила.
Нет, я никогда не была особо верующая, в церковь ходила только когда мамашка Бенджамина начинала недобро на меня коситься. У нас же, в советской школе, вовсю царил атеизм.
Но всё равно стало как-то не по себе.
Я раздражённо отбросила тяпку, отряхиваясь от алебастровой пыли, пнула осколки креста и побрела дальше.
Зато хоть пар выпустила.
Пошёл дождь. Ледяные струи косо шелестели по асфальту, всё ускоряя ритм. А я была в легком темно-зелёном платье (чёрного у меня не было) и босоножках. Платье тут же намокло и тяжёлым комом липло к ногам.
Чёртов день никак не заканчивался.
Я ускорила шаг. Ковылять на высоких каблуках было чертовски неудобно, но дождь подгонял.
Я не знала, куда мне идти, мои зубы уже стучали от холода.
И тут на глаза попалась вывеска: кнайпа «Пляска смерти». Узкие готические окна приветливо подмигивали сквозь витражные стёкла. Из-за дверей доносилась обрывки музыки.
Заходить ужасно не хотелось, но других вариантов всё равно не было, и я толкнула дверь – по ушам жахнула «Розамунда», которой весело подпевали пьяненькие посетители. Слышались хлопки и притопывания в такт. От одуряюще густых запахов жареной картошки, лука и мяса у меня заурчал живот.
– Пинту горячего глинтвейна и что-нибудь перекусить, – сделала заказ я, прикидывая, хватит ли у меня денег рассчитаться.
Я устало опустилась на скамейку у самого дальнего столика и смежила веки.
– Ваш заказ, фрау, – голос официанта буквально вырвал меня из полусна.
Я отпила горячего вина, щедро сдобренного специями, чувствуя, как кровь приливает к щекам и озябшим конечностям. Стало тепло. После третьего глотка в голове слегка зашумело. Не удивительно, ведь я весь день ничего не ела. Да и вчера вечером тоже.
Я с жадностью набросилась на яичницу с беконом и умяла всё за раз. Даже крошки хлеба смела.
От обильной еды и глинтвейна я аж осоловела.
– Вы позволите? – рядом со мной стоял невзрачный толстячок в сером несвежем костюме и мятой синей рубашке, очевидно из бюргеров средней руки.
Я вопросительно взглянула на него.
– Там шумно, – пожаловался он, показывая на веселящийся зал, и, взглянув на мой опустевший бокал добавил, – а я вас угощу ещё глинтвейном. Как компенсация за беспокойство.
Я чуть задумалась, затем согласно кивнула.
