националистом и уже вполне пришёл в себя. Посмотрев на него, Макс вытащил нож.
— Как знаешь!
— Нацистская морда… Второй раз предлагать не буду!
Закрыв глаза, тот застыл неподвижно, как памятник самому себе. По всему было видно, что он не из робкого десятка и просто так его на испуг было не взять.
— Я знаю! — прозвучал вдруг сдавленный женский голос. Поднявшись на ноги, одна из девушек смотрела на Макса.
— Для этого эта мразь тебе не нужна, — произнесла она с расстановкой, подходя к нему и хватаясь за нож в его руке. После чего она перевела взгляд на сидевшего истуканом бандеровца. Растерявшись, Макс неожиданно для самого себя отдал ей финку. Подойдя к вновь прозревшему от услышанного националисту, девушка, не раздумывая, нанесла тому удар прямо в грудь. За ним ещё один и ещё, пока опешившие от происходящего бойцы не вырвали её у неё. Опустившись на пол, девушка обхватила голову руками и зашлась рыданиями в истерике.
Уничтожить батарею тихо не удалось, группу Макса обнаружили, и теперь она с боем пыталась вырваться из посёлка. Прорываясь к его окраине, Макс потерял уже одного человека, ещё один был серьёзно ранен. Разбуженные стрельбой боевики вылазили изо всех щелей и тут же палили во все стороны, если им что-то где-то показалось подозрительным. Через некоторое время стрельба звучала повсюду, наверно, они думали, что в посёлок ворвался целый батальон ополченцев. Именно эта неразбериха позволила его бойцам добраться до самого последнего дома на его окраине. Но здесь их практически и блокировали.
Забаррикадировавшись в нём, спецназовцы заняли круговую оборону. Даже освобождённые и увязавшиеся вслед за ними девушки взяли в руки оружие. Понимая, что с подходом дополнительных сил ловушка захлопнется полностью, Макс приказал всей группе прорываться к лесу, оставшись с раненным в ногу Лешим, прикрывать их отход. Уйти с ним они всё равно бы не смогли, а бросить его уже он просто не мог.
Через полтора часа.
Он помирал и это прекрасно понимал. Пуля угодила в бок, и, по всему, видимо, туда, откуда её при этой жизни уже бесполезно извлекать, — прямо в печень. Кровь хлестала через зажатую пальцами маленькую пробоину нескончаемой тёмно-багровой струёй. Сомнений в том, какой исход его ожидал, уже не было. Сколько ему осталось при таком неприятном раскладе⁈
— Пятнадцать, максимум 20 минут! — Макс, поморщившись, усмехнулся. Он лежал, прижавшись спиной к стене у окна, положив автомат на колено и нацелив его на проём двери.
— Ничего! — процедил он.
— Первый, кто засунет сюда свою глупую голову, получит своё напоследок.
Он бросил искоса взгляд на лежавшее в лужи крови безжизненное тело своего товарища. Леший, безусловно, был мёртв. Этот день, по-видимому, оказался самым неудачным в их жизни и, как ни прискорбно, судя по всему, последним.
К его удивлению, его почему-то это совсем уже не пугало — всё, что было до этого в его жизни, вдруг в одно мгновение обесценилось. Ему теперь совсем не было за что-то в ней держаться. Она ещё в нём теплилась — но уже ничем не согревала. Она стала ему в этот миг безразлична. Это нельзя было передать словами, просто все связывающие его с ней ощущения — вдруг куда-то пропали.
«Видимо, когда наконец-то до мозга доходит, что смерть неизбежна и он больше не в силах что-либо уже поделать с этим неприятным для него казусом, все предохранители начинают один за другим выходить из строя, пережигая все нити прежних ощущений, так сказать, чтобы избавить рассудок от дальнейших негативных процессов» — успел ещё подумать он и усмехнулся.
Макс был «человеком войны» — вне неё он себя не видел, не ощущал и не знал, как жить. Последние три года он нанимался по контракту через ЧВК в ту или иную горячую точку на планете. Задачу для себя в этой жизни он видел простую — привести в чувство тех или иных зарвавшихся деятелей или ещё какого-нибудь совсем обезумевшего персонажа, которому было уже давно наплевать на всё, кроме денег, власти или мании величия.
Он побывал за свои 38 лет во многих горячих точках, участвовал в первую и вторую чеченские кампании, уничтожая свихнувшихся «представителей рода человеческого» на джихаде и американских долларах. Принимал участие в спецоперации в Сирии, а сейчас его вот занесло и в эту обезумевшую от гражданской войны страну.
Риск был второй натурой Макса, а без «Адреналина» он вообще не мог жить. Он прыгал с парашютом с таких мест, откуда большинству людей даже смотреть было страшно. Он залазил туда, куда даже птицы старались не забираться. И вот сейчас он — Максим Марьялов, бывший капитан Российской армии — видимо, испытал свою судьбу до конца. Макс сплюнул кровавую жижу, скопившуюся во рту, на пол и прислушался к доносившимся с улицы крикам.
— Эй, Москаль! — орал кто-то за окном.
— Бросай свой самострел в окно — он тебе больше не понадобится!
— Тебе кранты, Ватник, добачился, хай к нам — мы тебе лекарство пропишем! — Захохотал ещё кто-то.
— Кидай ружьишко, если хочешь мамочку увидеть, — съязвил ещё один.
— На панели. Гы. Гы. Гы! — пропищал фальцетом третий.
— Москаль! — Если не выкинешь ружьишко, мы закинем тебе гранатку, усёк, твою мать! Ластай лапы и выползай, даём тебе пять минут! — Послышался ещё чей-то, более уверенный и жёсткий голос.
Сомнений не было, сейчас в окно полетит граната. Макс со злостью сплюнул, оценил свои перспективы и крикнул:
— Хай, бандерлоги, сдаюсь! — И деревенеющей рукой вытолкнул автомат в окно.
Через минуту в дверном проёме, одна за другой — показались три ухмыляющиеся морды бандитов.
— Ну что, Москаль, допрыгался, — с усмешкой сказал мордатый бандеровец, поигрывая огромным тесаком в руке. На его голове гордо красовалась каска с намалёванной нацистской свастикой. На губах играла ехидная, противная ухмылка. Щека была обезображена давним ножевым шрамом, а подбородок недельной рыжей щетиной.
— Сейчас мы тебя будем немного резать, кацап, — заметил ещё один, тощий, как кочерга. В его руке тоже появился нож.
— Этот готов! — прокомментировал третий, похожий на расплывшуюся амебу, пиная ногой безжизненное распростёртое на полу тело Лёхи.
— Ну, Москаль, хочешь что-нибудь сказать напоследок своим «ватным дружкам»? — поинтересовался мордатый, вытаскивая смартфон.
— Давай, не стесняйся! Я запишу и передам по назначению, — заметил он с гнусной ухмылкой.
— Землице ему нашей захотелось, — процедил
