и контракты, чтобы подыскать для меня хорошую работу.
На нашем первом собеседовании она забралась на стол и усадила меня в удобное кресло. Это было странно и немного тревожно; казалось, будто она привязала меня где-то внизу, а сама взирает сверху. Я посчитала, что Фаррен таким образом испытывает меня, поэтому старалась сохранять бдительность.
— Ну как? — спросила она, отодвигая стопку бумаг, чтобы поудобней расположить ноги.
— Вполне неплохо, Фаррен.
Я откинулась на спинку, тотчас почувствовала облегчение и расслабилась.
Или вовсе заснула? Не знаю.
Что случилось потом, я почти не помню. Возможно, агентство использует телепатию, чтобы проникнуть bo внутренний мир своих подопечных. Выпытать секреты, найти потаенные кнопки, чтобы одним нажатием раскрыть потенциал клиента на рынке труда. Потом я вдруг задрожала и резко вскинулась, будто кресло повалилось назад. «Может, это и есть то самое ощущение стабильности?» — подумала я и мысленно устремилась вперед, к надежде. Затем проверила свой пульс и прислушалась, не тренькают ли где-то колокольчики в знак того, что на меня наконец снизойдет хоть что-то постоянное.
Но нет. Мне суждены только временные подработки. Как это знакомо и как быстротечно.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Фаррен и протянула мне какой-то бланк, ткнув в мой локоть кончиком своего блестящего ногтя, точно гвоздем. Я не поняла, должен этот жест меня поддержать или, наоборот, уязвить.
— Нормально. Спасибо, Фаррен.
— Хорошо. Потому что я бы не хотела, чтобы вы упустили это прекрасное место!
Да, я бы тоже не хотела его упустить. Так что и в этот раз я, как всегда, заполняю бланк. Жму руку Фаррен. И снова, и снова получаю какое-то место. Самый верный путь к стабильности — это делать, что должно. И делать это хорошо.
Все знают, что основные клиенты Фаррен — настоящие цари горы. Главы компаний и корпораций, лидеры производства и лидеры мнений.
Я тоже стабильно ползла вверх, как и они. Начинала с каких-то низов, с работы, которая приносила пользу городу и делала его красивее.
Я начищала ботинки важных шишек на Центральном вокзале и затем слушала, как они, удаляясь, цокают каблуками, точно копытами. Эта работа сделала меня чуть хитрее.
Еще я мыла окна небоскребов — тех самых, которые действительно скребут небо своими спутниковыми антеннами, флюгерами и шпилями. Я скользила и танцевала на веревках, проезжая вдоль стен по многу миль в день. «Отсюда до Сан-Франциско», — так говорили друг другу мы — товарищи по ведру и тряпке. «Пойдем-ка пить кофе без риска», — обычно отвечал кто-то, затем все спускались на землю и топали за кофе с куском чизкейка или шоколадным пирожным.
Потом я управляла уличным движением — останавливала его и снова запускала. Еще я стучала по асфальту. В буквальном смысле — отбойным молотком. Заменяла почтальона. Художника, который расписывает всякую мелочевку на Десятой улице. И женщину, которая вечно ловит такси на огромном перекрестке. Она с таким энтузиазмом это делает, что все туристы просто в восторге. Вот и я ловила. Только не садилась внутрь, а просто приветствовала водителя и отпускала на все четыре стороны.
А однажды Фаррен отправила меня заменить председателя совета директоров Одной Очень Большой Компании.
Я подписывала какие-то непонятные документы, участвовала в телефонных конференциях, писала записки и проставляла даты на доверенностях и прошениях, «разрешить» или «запретить», дать финансирование или потребовать его назад, развешивала по стенам в офисе всякие произведения современного искусства от модных художников, которые отбирали заранее, и заканчивала я каждое из этих заданий раньше, чем кто-либо удосуживался посвятить меня в подробности. Ведь у каждого есть какая-то часть работы, которую ему не хочется выполнять, что тут скажешь? Только то, что теперь я продаю обработанные участки земли.
Как председатель совета директоров, я ношу деловой костюм и модный шарфик в горошек, который повязываю под воротником блузки, точно галстук. «Детали кое-что да значат, — говорит мать, — но далеко не всё».
— Ну что, сегодня голосуем? — спрашивает мой помощник.
В зале заседаний довольно людно, все на месте. Я сажусь в свое кресло во главе стола.
— Так я уже могу поднять руку? — спрашивает один из акционеров.
— Нет, — отвечает ему другой, с более высоким статусом. — Голосовать будем анонимно. Или вообще не будем.
— Вы говорите так, будто вас тут год не было, — бормочет первый.
— У меня были другие обязательства!
— А я предлагаю голосовать по-новому, — вдруг заявляет третий акционер, с совершенно незначительным статусом. — Давайте сделаем это так, как когда-то делали наши бабушки, а потом — как проголосовали бы наши нерожденные внуки. Соберем данные в систему графиков и диаграмм и выведем нечто среднее из этих двух результатов. Во имя наших предков и потомков.
— Можете не слушать его, у него совершенно незначительный статус акционера, — прошептал мой помощник.
— Могу я уточнить, — говорю я, прочистив горло, — а за что именно мы сейчас голосуем?
— За то, как часто и за что именно мы будем голосовать впредь, — отвечают все хором.
— А может, — подает голос еще один акционер на том конце стола, — может, мы просто это зафиксируем?
Все дружно вздыхают и соглашаются, потом так же дружно достают из своих кожаных портфелей ежедневники в кожаных обложках и делают там отметки. Заседание окончено.
Офисное здание Одной Очень Большой Компании огромное и совершенно безликое. Кофе в нем всегда горячий, газировка теплая, а на кухне полно бананов, сладостей и батончиков мюсли. Из микроволновки несет попкорном. Перекуры затягиваются и даже поощряются, так что я научилась курить, хотя наверняка, когда выйду на другую работу, придется с этим делом завязать. Все свои наблюдения я сунула на дно сумочки, как какую-то квитанцию.
Пока я курю третью сигарету, замечаю у входа плачущую женщину. Наверняка я обидела ее на утреннем совещании. Или еще чего похуже. Я, прикидываясь случайной сердобольной прохожей, даю ей свой шарфик в горошек, чтобы она утерла слезы. Мне это даже нравится.
— Я работаю здесь двадцать четыре года, — говорит женщина, всхлипывая.
— Я работаю здесь двадцать четыре часа, — говорю я и пожимаю ей руку.
Она смеется и расслабляется. Позволить кому-то утешать себя — только во благо, причем во благо обеим сторонам. Я ей благодарна за это. И в знак благодарности снова сжимаю ее руку. А потом еще и еще раз — чуть сильнее. Слишком сильно. И только тут я замечаю, какие у нее красивые руки. Да какой идиот станет увольнять женщину с такими великолепными руками?
— Хватит, — говорит она и уходит, оглядываясь. Наверняка она думает, что я никто. А я и есть никто.
В свой последний рабочий
