как собственноручно убиваю зловредных крыс.
«Да это невозможно! Сколько можно шуметь?» — выкрикнул я после продолжительного крысиного писка над головой.
Из приоткрытого окна задувал прохладный ветерок, но злость внутри меня закипала. Глаза нещадно болели, но было невозможно уснуть. В итоге я не выдержал. Сдался. Вышел из комнаты, пошел к ведущей на чердак лестнице.
Не стал обуваться, ноги ступали по жесткому ворсу старинного ковра. Мигал свет от потолочных светильников. Лестница показалась в конце коридора, но стоило мне к ней приблизиться, как свет погас. Во всем доме. Наступила зловещая тишина, перебиваемая лишь периодическим скрипом и шарканьем с чердака. Пришлось вернуться в комнату за фонариком.
Я медленно поднимался по прогнившим деревянным ступенькам, опасаясь, что вот-вот она из них сломается под тяжестью моего тела. В свете фонаря на люке чердака виднелись дырки от замка, который когда-то стоял здесь.
Подняв люк, я просунул голову и осветил помещение. Здесь было пусто. Неистово раздражающие звуки куда-то исчезли. Я оставил выход на лестницу открытым и ступил на пыльный пол. Да здесь будто лет сто не убирались!
Ноги оставляли следы на сером полу, но иных отметин здесь не было. И как крысы умудряются так шуметь и не оставлять за собой следов? Да и куда они спрятались, если на чердаке было всего три книжных шкафа, и те без дверей?
Балка предательски заскрипела под ногами. Я светил по сторонам, подходя к замутненному арочному окну. Сквозь него едва умудрялись пробиться одинокие точки тусклого ночного света.
Неожиданно в свете фонаря проскользнула бесформенная тень. Моя рука дрогнула и чуть не выронила фонарь. Я торопливо освещал пространство вокруг себя, но никого не находил. Стоя спиной к окну, до которого оставалось дойти два метра, я сделал шаг назад. Пятка заскользила по чему-то мокрому. Луч фонаря спешно переместился к ногам. Я стоял на рисунке, очертания которого пробивались сквозь извечную пыль: круг, треугольники. Мое лицо невольно вытянулось, а брови поползли вверх. Да это же пентаграмма.
Я стер ногой пыль, но вместе с ней стерлась и часть рисунка. Внезапно по чердаку разнесся жалобный стон дикого зверя. Луч фонаря забегал от одной стены к другой, пока не поймал бесформенную тень. Сердце забилось чаще. На черном силуэте загорелись огненно-красные глаза, смотрящие прямо из стены. Я еле сдерживался, чтобы не завопить во весь голос.
Все произошло очень быстро. Неизвестная тень открыла корявую пасть острых иглоподобных зубов и издала зловещий утробный рев. Я выронил фонарь из рук и со всех ног побежал к выходу. И даже не подумал закрыть люк. Быстро спустился на первый этаж и вышел на улицу. В сотый раз пожалел, что забыл обуться. Силясь прийти в себя, я побрел к машине. Под ногами хлюпала сырая листва, а в голове крутился всего один вопрос: «Да что это, черт возьми, было?».
Я неспешно приблизился к пикапу. Надеялся, что и в этот раз забыл закрыть дверцу, этой привычкой страдал с момента получения прав. После нескольких ограблений приучил себя не оставлять в салоне ничего ценного, но так и не заставил себя запирать дверь. Потянул ручку и с облегчением выдохнул: дверца открылась. Где-то час я сидел, размышляя о произошедшем, но так и не решался вернуться в дом. Сам не заметил, как уснул, упоенный тишиной ночи.
Меня разбудил стук чьих-то костяшек по стеклу. Я вздрогнул и открыл глаза. Через боковое стекло мне махала жизнерадостная Эвердин.
Выйдя из машины, я сощурился от утреннего света.
— Майк, с тобой все в порядке? — улыбчиво поинтересовалась женщина, оглядывая меня.
— Да, — неуверенно ответил я. — Вот вышел ночью забрать одну мелочь из машины и не заметил, как уснул.
Меньше всего мне хотелось, чтобы из-за правды об этом доме дядя лишился сиделки, когда они менялись, у родителей происходила многомесячная эпопея по подбору кандидатов.
— Мне нужно в магазин за продуктами. Ты присмотришь за Фридрихом?
— Конечно, — неохотно согласил я. — Что с вашей рукой?
Взгляд упал на окровавленные бинты, которыми была перемотана ладонь женщины.
— А, это. — Она слегка пошевелила пальцами раненой конечности. — Порезалась, когда вскрывала банку горошка, ничего страшного. — Она отмахнулась здоровой рукой.
Сегодня улыбка Эвердин выглядела более вымученной, чем обычно. Я подумал, что даже ее достали невнятные звуки по ночам, раз от недосыпа и у нее происходят казусы.
— Купите отраву для крыс, — попросил я, когда сиделка обернулась в сторону своей машины.
Все намеки на радость исчезли с ее лица лишь на миг, но мне и этого хватило, чтобы насторожиться.
— Конечно, — ответила женщина, натягивая улыбку обратно.
Я вернулся в дом, отмыл ноги от грязи и переоделся. Электричество по-прежнему не работало, но света из окон хватало для повседневных нужд.
Каково было мое удивление, когда дядя нашелся не на привычном месте возле окна, а рядом с книжным шкафом. Я приблизился к нему и аккуратно спросил:
— Доброе утро, дядя. Тебя отвезти к окну?
Вместо ответа у старика задергался указательный палец. Я воспринял это, как знак согласия и повез инвалидное кресло к окну. Но стоило сдвинуть его места, как дядя застучал пальцем об подлокотник со всей силы. Пришлось вернуть кресло в исходное положение, только тогда старик успокоился.
— Ты хочешь побыть здесь? — поинтересовался я, не ожидая ответа.
Взгляд дяди оставался стеклянным, совсем не живым. Но он с дрожью смог приподнять руку, и вечно дергающийся указательный палец указал на книгу. Я подумал, что скорее всего старик хочет, чтобы я ему почитал. В моих руках оказалась потрепанная пыльная книга, обложка которой судя по ощущениям была сделана из толстой кожи.
Кисть старика вернулась на подлокотник, но палец продолжал стучать, отбивая один и тот же ритм: один и два щелчка с небольшим перерывом. Я встал так, чтобы дядя видел меня, и настороженно спросил:
— Что ты хочешь мне сказать?
Палец старика потянулся к лежащий в моих руках книге.
— Один и два, что это значит? Я не понимаю.
В ответ дядя продолжил отбивать привычный ритм. Один стук. Два.
Не зная, что делать, я просто раскрыл книгу и начал листать страницы. И, когда дошел до двенадцатой, ко мне потянулась дряхлая рука. Видимо, все это время он пытался назвать номер страницы.
На потемневшем от времени листе бумаги был изображен рисунок пентаграммы. Представь мое выражение лица, когда я понял, что это уменьшенная копия той, что я видел на чердаке.
— Дядя, что ты хочешь сказать? — взволнованно проговорил я.
Наклонился к старику, но его выражение лица оставалось безучастным. В надежде, что
