Тут лифт остановился.
В холле у столика дежурной его уже дожидались. Высокий парень с черной бабочкой и удлиненными, свежеподбритыми висками – официант Витя; миниатюрная блондинка в голубой плиссированной мини-юбке и нейлоновой насквозьке – та самая Женевьева; пожилой, лысеющий администратор и какая-то незнакомая дама, с вычурной, легкого чернильного оттенка прической.
Люсин хмыкнул, заулыбался вдруг и, бросив в глубокое модерновое кресло портфель и скомканную болонью, спросил:
– Ну как, не отыскался еще?
– Никак нет, товарищ Люсин, – трагически развел руками администратор. – Никаких следов. Вот… – Он кивнул на незнакомую даму, и улыбка, промелькнув, погасла на его лице, как перегоревшая лампочка. – Согласно вашим распоряжениям мы пригласили мадам Локар… Она, – администратор вдруг перешел на шепот, – обычно сидела за одним столиком с… Ну, вы понимаете… – Он печально опустил голову и едва слышно выдохнул. – С исчезновенцем.
Словно о покойнике сказал…
– Здравствуйте, мадам Локар. Благодарю вас, что вы согласились оказать нам помощь. – Люсин неуклюже раскланялся и опять улыбнулся. Ему очень понравилось собственное произношение. Он и впрямь недурно говорил на родном языке мадам Локар, а втайне очень гордился, что и по-английски говорит не хуже. Пожалуй, даже лучше – с тем особым романтическим шиком, присущим одним морякам. Мадам протянула ему тонкую, в кружевной перчатке руку и нежным, детским голоском прощебетала:
– К вашим услугам, месье. Вы из полиции? Это серьезный случай?
– Ничуть! – отмахнулся Люсин. – Уверяю вас: все скоро разъяснится… Ключ от номера у вас? – повернулся он к администратору.
– Так точно. Этот… уходя, как всегда, оставил его у дежурной.
– А где дежурная?
– Я отослал ее, – он опять понизил голос до шепота, – из конспиративных соображений. Ключ теперь у меня. – Он тотчас же вынул из кармана тяжелую никелированную грушу и завертел вокруг нее тонкий золотистый ключик.
Люсин пожал плечами и, осторожно присев на самый краешек соседнего с мадам Локар кресла, шепнул ей:
– Как придет представитель посольства, так и начнем. – Потом он повторил это по-русски для всех.
От мадам веяло тонким, чуть горьковатым ароматом. Люсин уселся поплотнее и вытащил свою трубку.
– О, – оживилась мадам, – комиссар Мегрэ.
«А чтоб тебя! И эта туда же!» – выругался про себя Люсин и спрятал трубку.
– Это для того, чтобы производить более солидное впечатление на администраторов отелей, – шепнул он ей. – Специально захватил с собой.
Она заговорщически улыбнулась и милостиво кивнула ему.
«Как королева держится, – подумал Люсин. – И правильно, в сущности. Отчего бы нет?»
Но он заставил себя думать о другом. Оборвал мысль. Не дал себе прийти к банальному открытию, что каждая женщина, чувствующая себя королевой, оной особой и окажется. Мадам ему понравилась, и он внутренне немного стеснялся того мига, когда станет в ее присутствии рыться в вещах господина из 1037-го номера. Тут бы и выручила трубка! Она бы придала всей процедуре гениальный мазок законченности, высокой какой-то значимости. Но Люсин уже стыдился ее, как, наверное, стыдился бы лупы в руках.
Он встал, подошел к столику и позвонил в вестибюль. Спросил, не появлялся ли человек из посольства, и велел фотографу подниматься. Фотограф, увешанный аппаратами, с его ослепительной вспышкой будет явно уместен. Во всяком случае, он мог с лихвой компенсировать отсутствие лупы и трубки.
– Как прибудут из посольства, так сразу и начнем, – опять пообещал Люсин.
Заложив ногу за ногу и оттянув носок, Женевьева покуривала «Кент» и любовалась новенькой, синего английского лака туфелькой. Администратор о чем-то перешептывался с официантом.
– А вы, Витя, собственно, можете быть свободны, – сказал Люсин. – Спасибо вам за помощь. У вас ведь, наверное, дела есть?
– Ну что вы! – Витя снисходительно улыбнулся. – Какие уж тут дела. Я вот вспоминаю подробности вчерашнего дня, и мне кажется, что он очень торопился за завтраком.
– Почему же это вам кажется?
– А как же! – Витя даже подался вперед. – Осетринку только, извините, вилкой потыкал, а кофе…
– Осетрина свежая была?
– Помилуйте!
– Ну ладно, еще раз спасибо, Витя. Увидимся!
Витя недовольно пожал плечами и направился к лифту. Он только нажал кнопку вызова, как двери раскрылись, и из кабины вышел высокий, представительный мужчина в отлично сшитом синем в белую полоску костюме. Блеснув обворожительной и чуточку меланхоличной улыбкой, он направился прямо к Люсину, хотя виделись они впервые. Следом за ним вышел ощетинившийся просветленными объективами и блендами фотограф.
Люсин обменялся с сотрудником посольства крепким рукопожатием и представил ему присутствующих. Прислушиваясь к своей красивой, уверенной речи, он ввернул даже один столичный оборот, с которым познакомился на просмотре фильмов последнего Каннского фестиваля. Дипломат это явно оценил.
– Вы превосходно знаете наш язык, господин Люсин, – поклонился он и вдруг продолжил по-русски: – Ну что ж, начнем, пожалуй?
– Ключ, – сказал Люсин и протянул администратору раскрытую ладонь.
Тот осторожно опустил в нее тяжелую грушу.
Непринужденным жестом Владимир Константинович пригласил всех проследовать по коридору. Пропустив дипломата, мадам и Женевьеву, тихо спросил администратора:
– Что-то они у вас такие тяжелые?
– Чтоб постояльцы в карманах не таскали, – жарко шепнул тот в самое ухо.
– Умно придумано, – хмыкнул Люсин. – Вы задержитесь тут, в холле, и проследите, чтоб нам не мешали. Ладно?
Администратор разочарованно склонил голову набок.
– Посидите немножко с Витей, – попросил Люсин. – Я вижу, он еще не уехал, – кивнул он на топтавшегося перед лифтами официанта.
С озабоченным лицом зашагал он по красной ковровой дорожке мимо отделанных под орех дверей, почти касаясь лысиной низкого, пылающего люминесцентными трубками потолка. Вся компания почтительно ждала его у двери 1037-го номера. Фотограф, прижав к уху японскую вспышку, выслушивал, есть ли в ней ток. Вспышка явно не жужжала.
Люсин повернул ключ и распахнул дверь. В номере был полумрак. Нашарив выключатель, он зажег свет, который включился не сразу, а нарастающими конвульсивными всполохами. «Дроссель плохо контачит», – отметил он и пригласил представителя посольства первым проследовать в номер. Затем он предложил мадам и Женевьеве Овчинниковой задержаться у входа, пока фотограф произведет съемку. Когда все было сделано, он усадил дам в глубокие огненные кресла и приступил к детальному осмотру вещей. Предстояла большая канитель, увенчать которую должны были опись вещей и протокол осмотра. И один только Бог знал, пригодится ли хоть что-нибудь из этого для нужд следствия.
